Рахманов молча курил да слушал, а Федька, довольный собой, распалялся все больше:
– Да-да, барин, был я там – той ночью как раз и был. Отпускает ведь меня хозяйка по пятницам. И франта вашего видал. Он меня даже вином угостил. Хороший человек… земля ему пухом.
– Что он делал-то там, этот франт?
– А что в кабаках делают? Пил, знамо дело, по-черному. Сперва в одиночку, потом всех угощать принялся. А под конец барышень двух к себе позвал – на бабу свою им жалился и звал в эти… в полюбовницы к нему пойти.
– А они что?
– Они хохочут да и все. Одна беленькая, другая черненькая. Да опосля ушел он все равно с другой барышнею. С третьей.
– С рыжей?
Рахманов спросил это как будто шуткой, однако прекрасно помнил, что актриса Щукина, вполне официальная любовница и содержанка Стаховского, была именно рыжей. Сей яркий цвет волос не заметить просто невозможно.
Однако кучер Федька определенно ответить, была ли та барышня рыжей, почему-то не смог.
– Темно там барин было… и накурено – дым коромыслом…– хмурясь и припоминая, отвечал Федька. – Да вроде не рыжая… косы у нее тяжелые, толстые, в мою руку толщиной каждая. Красииивая барышня, скажу я вам, с формами. И это… волос со лба все время сдувает. Привычка у нее, что ль…
Рахманов, давно перестав курить, с прищуром глядел точно в глаза Федьке, ловил каждое его движение. Да нет, вроде не врет.
– На Галку, что ли, похожа? – спросил, наконец.
Федька нахмурился. Сделанный им самим вывод ему точно не нравился. Но признался нехотя:
– Вроде как и впрямь похожа… а я-то и не подумал сперва.
* * *
Обратно в пансионат вернулись в четвертом часу ночи – допросив каждого из завсегдатаев кабака «Париж» и взяв письменное объяснение с хозяина. Результаты тех допросов удивили Рахманова не на шутку. Федька же, невольно сделавшийся подручным Рахманова в эту ночь, и вовсе глубоко задумался – за всю дорогу до пансионата и двух слов не сказал.
Поднявшись в свой номер, Рахманов долго стоял у распахнутого окна. Даже комод, бывший здесь прежде, пришлось подвинуть, чтобы ничего не мешало. Вид открывался унылый: клочок персикового сада под самыми окнами, дальше, за решетчатым забором, кладбище, нагоняющее небывалую тоску – такую тоску, что, ей-богу, хотелось выть. И пресловутая Ордынцевская усадьба с круглой башней, увитой плющом.
Прислушался к звукам этажом выше. Спит? Конечно, спит, она легла еще в девять. Рахманов даже мог разобрать, что сны Ларе нынче снились тяжелые, беспокойные – о чем-то своем, Рахманову неведомом.
Раньше – довольно часто, впрочем – Ларе снились сны о нем самом. Они разговаривали о разном, как добрые друзья. Из-за тех снов Рахманов даже надеялся иной раз, что она вспомнит его. Они так близки были в тех снах, что непременно должна бы вспомнить… но нет. Страх – это единственное, что Лара чувствует к нему. Как и все прочие в этом чертовом пансионате.