Филатов выскочил следом. Но тут же и вернулся, ведя незнакомого парня — лицо жестковатое, умное, кожаная курточка, джинсы.
— Вот, Ольга Дмитриевна, мы с товарищем давно переписываемся, хочет работать у нас.
Парень был из-под Истры, говорил бойко, свободно. О Рождественском узнал из газет, давно собирался посмотреть обстановку. Были у него и десятилетка, и техникум и женился недавно.
— Пойдешь бригадиром на ферму? — спросила Зимина.
— Отчего же, пойду!
— Но мне нужно через две недели. Жилье дадим.
— Я хотел еще спросить насчет двух семей механизаторов.
— Хорошие механизаторы?
— Очень.
— Отчего же хотят уехать?
— А там бригады на подряде — получают семьдесят — восемьдесят рублей — невозможно жить.
Она поглядела выразительно на Филатова:
— Ну… если хорошие — возьмем.
— У них плохие экономисты, видно, — сказал Филатов. — Мы к весне тоже организуем подряд.
— Наш парторг берет на себя ответственность, — улыбаясь, сказала Зимина. — За экономиста!
Парень не понял ее улыбки:
— Ну я-то все равно приеду. Пускай через две недели, согласен.
И снова можно было работать.
Барсуков явился помятый, лицо испитое, глаза мечутся. Жил Барсуков в Васильевском, с матерью — жена уехала по случаю необоримой тяги его к зеленому змию. Была она из далеких, нерусских, хотя и советских, земель, в те земли и уехала.
— Вот, — сказал он, остановившись в дверях, уныло глядя белесыми, рыбьими глазами, — вызывали?
— А как же? — оживилась Зимина. — Пять дней тебя не было, голубчик, смену сорвали в Редькине, в Сапунове тот месяц задохнулись в навозе, сейчас в Центральной водопровод лихорадит. А ну, садись, пиши объяснение.
У него задрожали губы.
— Объяснительную! — она встала, отнесла на дальний конец длинного стола лист бумаги, положила рядом ручку.
Он сел боком. Губы тряслись без удержу. Вдруг стал красен, смял бумагу.
— Нет, не могу! — выдавил он и неожиданно заплакал.
— Пиши! — Зимина смотрела сурово.
Трясущимися руками вытянул из кармана сложенный двойной тетрадный листочек в клеточку — видно, знал, что писать придется. И, отвернувшись, стал медленно, тяжело строчить. Даже смотреть на него было трудно.
Зимина достала папку с докладными и объяснительными. Сейчас еще одна будет надета на железки, прищелкнута и убрана до неизвестных времен. Необъяснимое свойство этих объяснительных: в большинстве их писали лишь раз. Такое вот странное воздействие имели на людей листочки, вырванные из тетрадок, обрывочки из блокнотов или белые большие листы, взятые у секретаря, заполненные торопливыми, взволнованными или раздумчивыми словами. Чего только тут не было! Посмотришь — вся жизнь совхозная. Не вся, конечно, но кособокая ее сторона, всякие страсти-мордасти. Накопилось порядочно за два года. Она набиралась терпения, с деловым видом листала папку…