Машины тронулись, покатили. Все долго смотрели вслед. Опять с горы на гору и к лесу, за которым сразу же открывалось Редькино.
И только когда обернулись, чтобы идти домой, увидали женщины Алевтину, стоявшую на том пятачке и глядевшую в обратную сторону. Молча подошли к ней, постояли.
— Ты что же не поехала? — спросила Катерина Воронкова.
— А я вот сейчас машину поймаю, — отворачивалась она, пряча осунувшееся лицо.
— Может, Ольга Дмитриевна поедет? — предположил кто-то.
— Да она там, телку будет преподносить молодым.
Когда проезжали Холстовским леском, снег уже четко обрисовал все контуры деревьев, каждую ветку. Юрке вдруг стало казаться, что елки тянули, протягивали ему сотни рук, и он с жутью и радостью ощутил странную живую связь с ними…
17
До января было мокро и мерзко, в Новый год пошел сыпать снежок, разошелся в большой снег, скрыл землю, поутих, но время от времени принимался за свое, и числу к двадцатому все поля покрылись толстым снежным покровом, матово сиявшим в тихие, серые деньки. Лес черной полосой обнимал поля, где выступал горой, где стлался лентою. Над чернотой елей сквозно дымились верхушки берез.
Узкие белые тропки исполосовали, искрестили деревню, бульдозер просек широкое корыто дороги на две трети Холстов.
На пруду сделали «пролубку» («пролубь») — вода чистая, можно поить теленка. Мерзлым коробом лежала над ней чья-то одежина — вместо крышки. Колодец тоже обмерз — верхнее дерево сруба обледенело горбом, скользким, сизо-прозрачным. Ведро рвалось с крюка. Страшно было уронить шапку. И лавочка для ведра пузырилась горбылем, ведро не стояло — прислоняли к срубу в наклонку.
От каждого дома к колодцу стежка. У домов, где хозяйки уехали на зиму, на ровной пелене снега лишь кошачьи и птичьи следы. Но птиц не слышно. Летал ворон, орал надрывно.
Зима шла тяжелая, бескормная, и только совхоз Рождественский хвалили в районной газетке, указывали на Зимину, сумевшую обеспечить корма. Слыхали про то все рождественские на годовом празднике в Редькинском клубе, куда понаехало начальство и артисты из области. Но минуло не больше месяца, и в какой бы дом ни зашел, везде поднимался разговор о нехватке кормов. У всех имелись приятели, знакомые, работавшие на скотных. Жалобы поступали из Редькина, из Центральной, с трех ферм по другую сторону совхоза. Они копились, рвались наружу, разбухали в тяжелые, гнетущие слухи.
О падеже на фермах (пусть не падеже, а только ожидании его) говорили в деревнях, на дорогах, в мастерских и магазинах, даже в автобусах — везде, где сталкивались люди. И разговор тотчас становился общим, заражая всех тревогой и возмущением.