Спустя неделю или около того я объявил за ужином, что решил не ехать в Париж.
– Какого черта ты не поедешь? – сказал Дуайт. – Ты поедешь.
– Он вправе сам выбирать, – сказала Перл, в кои-то веки приняв мою сторону. – Разве нет, Розмари?
Моя мать кивнула.
– Вот и весь расклад.
– Нет, это нельзя так просто бросить, – сказал Дуайт. – Ни в коем случае.
Она все еще надеялась, что этот брак будет удачным, была готова смириться практически со всем, лишь бы это работало. Мысль о том, что это очередной провал, была невыносима для нее.
Он посмотрел на меня.
– Почему ты думаешь, что не поедешь?
– Я не хочу менять свое имя.
– Ты не хочешь менять свое имя?
– Нет, сэр.
Он отложил свою вилку. Его ноздри раздувались.
– Почему нет?
– Я не знаю. Я просто не еду.
– Что ж, это чушь собачья, потому что ты уже менял свое имя однажды, не так ли?
– Да, сэр.
– Тогда ты также мог бы поменять и другое имя, подчистую.
– Но речь о моей фамилии.
– О, бога ради. Ты думаешь кому-то есть дело до того, как ты себя называешь?
Я пожал плечами.
– Не изводи его, – сказала моя мать. – Он уже принял решение.
– Мы говорим о Париже! – заорал Дуайт.
– Это его выбор, – ответила мать.
Дуайт ткнул в меня пальцем.
– Ты поедешь.
– Только если он захочет, – сказала моя мать.
– Ты поедешь, – повторил он.
За исключением Артура, люди не слишком много обсуждали то, что я не еду в Париж. Они, вероятно, все это время думали, что это была просто одна из моих очередных историй. Артур называл меня французиком какое-то время, потом потерял интерес после того, как увидел, что я тоже охладел к этой теме, в то время как втайне я продолжал думать о мощеных улочках и зеленых крышах, о кафе, где быстрые, с выразительными голосами, женщины пели песни о том, что ни о чем не жалеют.
* * *
Дуайт сказал, что однажды видел Лоренса Велка в вагоне-ресторане. Он рассказывал, что подошел прямо к нему и сказал, что он его любимый ведущий. Вероятно, так оно и было, так как он правда любил музыку Лоренса Велка в стиле шампань больше, чем какую-либо другую. У Дуайта была обширная коллекция записей Лоренса Велка. Когда его шоу шло по телевизору, мы должны были смотреть это вместе с ним, вести себя при этом тихо и вставать только во время рекламы. Дуайт пододвигал свое кресло близко к телевизору. Он наклонялся вперед, когда пузырьки поднимались над Шампань Оркестром и Лоренс Велк всходил на сцену, кланяясь во все стороны, восклицая заявления покорности своим елейным, ошпаривающим мозг, как инструмент казу[9], голосом.
Глаза Дуайта расширялись при виде Big Tiny Little Junior, который виртуозно играл на плохом пианино, одновременно глядя через плечо в камеру. Он пялился с чистой страстью на Lovely Champagne Lady Alice Lon, которая улыбалась одной и той же робкой улыбкой на каждой ноте каждой песни, пока не была в итоге удалена из программы и ее не заменили на Lovely Champagne Lady Norma Zimmer. Он пожирал глазами Lovely Little Lennon Sisters, словно они были его собственными дочерями и громко смеялся над жестокими шутками Лоренса Велка в адрес его слюнявого ирландского тенора Джо Фини. Джо Фини был последним, кто присоединился к Шампань Ансамблю и, очевидно, чувствовал себя довольно нестабильно, особенно после того, как Леди Элис Лон было указано на дверь, а затем Ragtime Piano Virtuoso Big Tiny Little Junior был сменен Ragtime Piano Virtuoso Jo Ann Castle, который молотил по клавишам, как мясник, отбивающий мясо. Когда Джо Фини пел, он не сдерживался. Он доводил себя до слез, и капельки слюны вылетали из его влажного рта. Создавалось ощущение, что Джо Фини пел о своей жизни.