18 Мышка хвостиком махнула
Покинув частный храм Минервы, Томас вышел на свет. Стоя на крыльце, он подумал, что перед тем, как отдохнуть от трудов неправедных, надо бы окончательно разобраться с номером «четыре». К художникам он питал особую любовь. А тут ещё жара донимает, прибавляет злости.
Остановил такси. Сев в душную машину, буркнул адрес и прикрыл веки. Томас попытался выкинуть из памяти довольную рожу этого прощелыги Гараняна, но колючие глазки Адама, его мокрые губы, черепашьи морщины на щеках, словно выжгло на сетчатке — даже с закрытыми глазами видно. Хорошо, клин — клином! Придется опять вступать в бой с минимальной подготовкой. Она-то есть, деньги отправлял, кое-что заранее припас, но Тихоня знал, чувствовал — этого мало, надо бы лучше все продумать. И всё же решать проблему номера «четыре» надо сегодня, бесповоротно, окончательно.
Подъехав к дому Андрея Сермяги, Чертыхальски расплатился и вышел на тротуар. Огляделся. Солнце в зените, пекло мировое — только в Седово загорать, — а он стоит перед засаженным липами зеленым двориком с вкопанными окрашенными покрышками на детской площадке, лавочками, и малодушно думает: «Идти или нет?». Было бы неплохо развернуться, сесть назад в машину и махнуть на ставок — поплавать, попить пивка, поглазеть на девчат. Нет, хватит! Решился — в бой! Перед встречей с «красным» ярлыком, не хотелось бы отвлекаться на мелочи.
Не успел Тихоня сделать и пары шагов, как за его спиной раздался скрип тормозов.
К бордюру подъехала смутно знакомая белая иномарка. Из неё вышел...
У Томаса была плохая память на лица, но этого типчика — именно это слово наиболее подходило к облику водителя — он признал сразу. Краснофф. Пастор. Лицо неприятное, словно смазанное, размытое. Около тридцати. Рост баскетболиста, широкоплеч, крепок, мускулист, но уже стал терять форму — появился жирок на бедрах и животе.
— Слушайте, сударь, — сказал «размытый», — если вы направляетесь в гости к Сермяге, то у меня к вам убедительная просьба: разворачивайте ваши стопы и катитесь куда подальше.
Томас пару секунд ошалело моргал, а потом ответил:
— Голубчик, какое ваше собачье, куда я иду и к кому иду?
Краснофф усмехнулся.
— Дорогой, ты думаешь, я не знаю, кто ты? Не считай всех идиотами, а если считаешь, научись не показывать этого.
— Слушайте, Фф. Вы не мой исповедник, а я не ваша овца и не надо на меня тут хомут вешать, ибо ваша тропинка одно, а моя дорога — иное.