Дверь распахнулась и перед Томасом предстал номер «четыре — Андрей Сермяга, он же увертюра и марш из «Щелкунчика» Чайковского, желтый ярлык. Ниже Чертыхальски на голову, уже в плечах, худоват, длинные темные волосы зачесаны за уши. Бледноту лица подчеркивают черные усы и аккуратно остриженная бородка. Длинная узкая серая рубаха до колен с вышивкой на манжетах и вороте, свободные брюки льняной ткани, плетенные из кожаных шнурков домашние сандалии.
Вдруг из-за спины хозяина вышла черная овчарка. Вот так сюрприз — в досье о домашних животных ничего сказано не было.
— Добрый день, — сказал Томас, стараясь не смотреть псу в глаза.
— Добрый день, — ответил хозяин.
— Вы Андрей Сергеевич Сермяга?
— Он самый.
— Я по очень важному делу.
— Важному для кого?
Тихоня кивнул, мол, рад, что у собеседника отличное чувство юмора, но он при исполнении и не склонен зря тратить время, поэтому спешит представиться:
— Я консультант художественного фонда Люксембурга. Моё имя — Лец, фамилия — Прандштеттер. Вот документы.
Вытащив из портмоне пластиковую карточку с гашеной фотографией, названием организации, голограммами и — не переступая через порог — Томас-Лец протянул её хозяину.
Андрей посмотрел на карточку, затем на собаку — та, не спуская глаз с гостя, вильнула хвостом. Сделав шаг в сторону, Сермяга сказал:
— Проходите. Пират, пропусти.
Томас вошел в квартиру. В узком коридоре было не прибрано, неряшливо, как бывает в домах, где много лет делают ремонт и никак не могут остановиться. Поблекшие от времени обои, потрескавшиеся пластиковые плитки на полу, давно беленый высокий потолок с висящей на черной проволоке присыпанной пылью лампочкой без абажура. По левую руку стояла старая высокая стенка, где на антресолях хранились большие картонные ящики. Хранящуюся в прихожей верхнюю одежду от пыли закрывала цветастая штора. Дальше к стене был приставлен дорогой спортивный велосипед. Справа дверные проемы — в зал и на кухню. В конце коридора ещё дверь, скорее всего в уборную, которая, Томас это видел точно, была объединена с ванной — когда-то давно Андрей с отцом вдвоем сломали стену. Тихоне не надо было напрягать воображение — он ясно, как съемку домашнего кино, сейчас наблюдал напряженные лица работников, как они грузили в ведра мусор, кирпичи и тащили на улицу. Один раз, второй, сотый. Могли растянуть работу на два дня, но решили уложиться в один. Им казалось, что быстро управятся и не рассчитали, а потом уже не хотели останавливаться. Понятно, оба — отец и сын — упертые. Устали, как рабы на постройке пирамиды, но закончили до темноты. Вот Андрей ещё школьник. Коричневая форма, пионерский галстук, в руках портфель. Обнимает маму и бежит к двери, прямо к Томасу, сквозь Томаса — на улицу. Лица. Добрые. Улыбаются. Теней становится все больше и больше, они скользят, машут руками, движения ускоряются и настает момент, когда они все сливаются в однообразном дымном мареве. Разговоры, крики, шепот, ругань, бессмысленные фразы все ещё живут в этом коридоре: «Молока купить не забудь! Поделом... Не реви так... Андрюша, пятачок приложи... Да она сама того... Го-о-о-ол... Её больше нет... Батареи красит... Га-а-ага... Слышь, шо говорю... А как правильно?..».