Антонина Петровна отвернулась. Вздохнув, сказала тихо:
— Твою улицу на Шанхае снесли. Я с «одиннадцатой» линии, как видишь, сюда перебралась. Никого из тех, кого ты знал, почти не осталось — один Тарас о тебе вспоминает.
— Это какой?
— Которого ты откопал.
— На восьмом руднике?
— Не.
— В сороковом, на Ленина? — спросил Томас явно озадаченный.
— Да я что помню?
— А я? Столько их было...
Помолчали каждый о своем.
Тоня отозвалась:
— А я одна тут бедую. Городок давно не тот стал и люди не те. Мне бы радоваться, а не могу. Что меня может удивить на этом свете? Чего не видела? А тут такого насмотришься, что оторопь берет. Мы так не жили. У нас у всех цель была, какие-то правила. Большая идея. Это другие по мелочам курвились, а нам весь мир подавай! Целиком! После меченного всё пошло в труху. Людишки стали как мухи — мелочные, прилипчивые, назойливые, до дерьма падкие. Куда мы все катимся, а? Даже погода меняется. Раньше, помнишь, зимы какие стояли? Кошмар -снега наметет, по краям дороги сугробы на три метра. Красота! А щас? В болоньевом плащике Новый год встречаешь, с зонтиком над макушкой.
Хозяйка заметила, что Томас закрыл глаза и у него на скулах заиграли желваки, вздрогнула.
— Вот, дура! Missgeburt! Scheiße!
— Missgeburte Scheiße! — скаламбурил Тихоня. — Да, ладно. Мне в конторе на все праздники новогодние открытки дарят. Думают, что смешно. Привык. Я о другом. Ты извини, что писал редко, не звонил. Но такая уж я сволочь — кого люблю тех не балую.
Томас дернулся, словно очнулся от сна, протянул руку и пожал баронессе её мясистое мягкое колено.
— Я ничего не забыл, Тоня. Сколько мы вместе с тобой хлебнули хлебальцем...
— Да, родной, было...
Тоня усмехнулась:
— А помнишь свадьбу у Коли Золотаря? Наш баян?
— Спор, когда порвется?
— Ну.
— Помню, — чёрная тень с лица Томаса чуть отступила.
— Проиграл.
— Да.
— Ладно, хватит горевать... — Хозяйка подгребла к себе сушек и кулачищем раздавила целую жменю — только горка крошек осталась.
— Может, закутим? Как раньше...
Чертыхальски поднял голову, посмотрел на сторожащие небо тучи, прищурился.
— Я бы с радостью, но спирт не берет — наверное, что-то с печенью. Да я уже нашел, чем разговеться. Отмокаю.
Томас встал, прошелся под зеленой аркой. Походка выдает человека, его характер, темперамент, возраст. Тихоня поднимался с кресла по-стариковски тяжело, но вот сейчас, когда он вышагивал, касаясь кончиками пальцев зеленых зарослей и незрелых гроздей винограда, казалось, что он снова молод и полон сил. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь резные листья, пятнами набегали на его лицо, и из-за этого возникало ощущение, что Томас — это экран на котором демонстрируется какой-то странный бессмысленный фильм. Чертыхальски замер, когда косой луч вонзился в его левый прищуренный глаз. Томас стал медленно поворачивать голову, чтобы зайчик погладил его лоб, брови, нос, и дальше вниз — до подбородка с ямочкой. А потом снова вверх и так дальше — по кругу.