— Я предлагаю тогда тост — за рай! — горячая слеза преломила золотое сияние коньяка в тонких гранях хрусталя. — Где травы да цветы! Гуляют там животные — невиданной, едрен-батон, красоты!
— Вот ты и размяк, Будённый! — Коба тепло обнял за плечи своего нового друга и, осушив бокал, поцеловал его в шершаво торчащий ус. — Мы с тобой, Петька, отныне будем вместе — как стручок и горошина. Вся Россия — наш сад! У меня друзей до тебя по жизни не было — одни якобинцы местечковые, и каждый из них всегда тянул бурку на себя — нерусь, упыри болотные… Нет, сожгу их — а прах в стене замурую, чтобы подольше на том свете маялись. Наливай — или краёв не видишь?
Иосиф крякнул, закусил спаржей и устало улыбнулся:
— Почитал тут дневники великой княгини Елисаветы — Юровский, прыщ, после того, как её в шахту спихнуть, архив мне приволок. Пишет дама в дневнике: «Унижение и страдание приближают нас к Богу». Прикинь — к Богу! В какой только помойке такого бога нашла? Большевики дурище всю родню угрохали, в серной кислоте растворили и закопали! Царскую семью… тьфу, да и какие из них к свиньям цари! То ли дело я… Иисус из Назарета им сказал — открой сына Божьего в себе — а они вместо этого начали старым костям и тряпкам поклоняться, из дощечек слёзки давить. Неумный контингент, злой и глупый.
— Выходит, потому их и убил народ? — в голове у Петра шевельнулся отблеск смутного понимания.
— Да! Ты первый, кто понял — Романовы сами себя высекли. Унижение и страдание, страшный суд — для народа оно, положим, и не плохо, чтоб побаивались. Но не для царей же! Сами в свою яму угодили — просрали державу, мою желтоволосую Русь! Гавно! — Коба, за минуту до того спокойный, вдруг уже, пенясь слюной, топал сапогами и орал. — Хрена я вам сдам Русь-матушку — абасрадзе!!! Позавчера грохнул сцуку Ульянова — завтра остальных. По списку: Свердлов первый! Феликсу приготовиться! В очередь, сукины дети! — У-у-у-у-у-у… — Пётр изо всех сил сжал в братских объятиях вздрагивающее тело своего больного друга. От нечеловеческого воя Кобы заткнули уши латыши на платформе, в лесах откликнулись разжиревшие волки, почуяв страшную сталинскую боль…
Вокзальные бабы загляделись на набегающую с востока чёрно-сизую тучу в косых молниях.
«Колчак грядёт!»
«Воистину Колчак!»
— А залупу тебе, мурло адмиральское! — Ганешин концом шашки разжал зубы товарищу Сталину и влил ему в рот будённовские двести граммов коньяка. Тот, несколько раз дёрнувшись, затих — и вскоре уже вполне осмысленно пошевеливал тараканьими усами.
— Что это с тобой было, Коба?