Я брожу и ощущаю себя незваным гостем.
В центре комнаты – лондонский заказ, над которым сейчас трудится Люк. На мой дилетантский взгляд, картина завершена, она украсит собой любую стену. Но я знаю, что, по мнению Люка, тут еще много работы. Суть кроется в деталях, часто говорит он.
Мое внимание притягивает холст в глубине студии. Он установлен на мольберт и накрыт белой тканью. Я интуитивно знаю, что на холсте, ноги сами несут меня туда, и я поднимаю простыню. Вот она. Элис. Моя сестра. Уже знакомое чувство ревности больно бьет в живот. Рука тянется к тумбе, пальцы смыкаются вокруг чего-то металлического. Я подношу предмет к глазам, рассматриваю. Серебряная ручка с выгравированными поперечными штрихами аккуратно лежит в ладони. Из ручки торчит кончик треугольного лезвия – примерно дюйм. Люк никогда не выдвигает лезвие полностью, это опасно. Я вновь смотрю на картину.
– Сука, – шепотом выдыхаю я, когда ревность с разбега бьет меня ногами в живот.
Вернувшись в кровать, я прижимаюсь сзади к Люку, обвиваю его рукой. Он сонно шевелится, что-то мычит, потом переворачивается ко мне лицом. Ладонь Люка скользит по моей талии и накрывает грудь.
– Люблю тебя, малыш, – невнятно бормочет он сквозь сон.
Потом громко вздыхает, скользит рукой к моему бедру, притягивает к себе. Сейчас мы займемся любовью… Но нет, дыхание Люка становится глубже, он ускользает назад, в сон. Я немного разочарована. Впрочем, время позднее, а завтра на работу, пора бы и мне поспать.
Я открываю глаза раньше звонка будильника и сразу включаюсь в привычные утренние хлопоты. Сегодня девочки идут в школу и садик в обычном режиме. Я несу Хлою вниз, по дороге заглядываю к Ханне и бужу ее, а сама обдумываю вчерашнюю встречу с Элис. Неизвестно, как все пойдет дальше, но я испытываю легкое сожаление – не такими я представляла наши отношения. Я напоминаю себе о том, что сестра пережила непростые времена: ее отец умер, потом она нашла нас с мамой, приехала сюда, в новую семью. Элис, должно быть, трудно. Не стоит обращать внимание на ее вчерашний выпад. Лучше я буду поуживчивее, перестану нянчить свою, с позволения сказать, паранойю и выискивать в каждом поступке сестры неблаговидный мотив.
Мыслями об Элис я словно наколдовала ее. Вот она, в кухне, накрывает стол к завтраку и бормочет песенку диснеевской Белоснежки «Трудись и напевай». Я усаживаю Хлою за стол, Элис оборачивается и с улыбкой произносит:
– Доброе утро, Клэр. Доброе утро, Хлоя. Я заварила чай. Тосты?
Столь жизнерадостное приветствие застает меня врасплох. Будто вчера ничего и не было. Я испытываю немалое облегчение. Видимо, я раздула из мухи слона.