Андрюшка умолк и, сойдя с возвышения, быстро прошел в комнату Калиныча. Собрание медленно стало расходиться. Агенты наблюдали.
Для него
Тихо угасла вечерняя заря. Три дерева стояли погруженные в сон. Голые ветки их, неподвижно протянутые друг к другу, отражались в большой талой луже, окружавшей их корни, но жизнь уже пробудилась на них в миллионе маленьких черных почек.
Черный лес невдалеке тоже дремал. Только время от времени спросонья каркала галка или в глубине чащи раздавался какой-то шум, бог весть от чего происходящий.
По извилистому проселку, ведущему к шоссе, которое в свою очередь вело в Петербург, шли двое, мужчина и женщина, оба одетые в крестьянские костюмы. Это были Терентьева и Андрюшка.
Они встретились недавно.
Андрюшка догнал Елену Николаевну…
Они молча подошли к трем деревьям и, перешагнув через узкую часть лужи, уселись на сухой площадке около самых стволов.
Серп месяца бросал свой робкий слабый свет на их лица. Прекрасное лицо Терентьевой было бледно.
— Елена, — через некоторое время начал Андрюшка, — дела мои очень плохи, проклятый братец преследует меня не на шутку, из пяти моих квартир безопасных осталось только две… А главное… главное — это полное отсутствие денег… Наше общество требует расходов, а денег нет!..
— О, если бы я могла достать! — с тоскою воскликнула Терентьева. — Разве украсть у отца?.. — подняла она вдруг голову, блестящими глазами заглянув в лицо Андрюшки.
— И бежать потом?.. — тихо добавил он.
— С тобой?
— Конечно…
— Хорошо, завтра же у тебя будут деньги… Ну, полно, не смотри же так грустно… У отца в несгораемом шкафу громадная сумма…
— О, если бы это удалось тебе!
— Удастся, — тихо сказала Терентьева.
Так и было решено: она должна была на рассвете принести деньги на одну из квартир.
Вернувшись домой, Терентьева, по обыкновению, солгала, сказав еще не спавшему старику, что была в театре и там встретила семейство одной из своих подруг по пансиону и поехала к ней ужинать.
Старик удовлетворился этим ответом и вскоре лег спать.
Чутко прислушиваясь из будуара, Елена Николаевна слышала, как вышел из кабинета отца камердинер, приходивший каждый вечер раздевать его. Шаги его, тихо проскрипев по зале, смолкли где-то около людской.
Еще полчаса — и в доме воцарилась мертвая тишина.
— Пора! — сказала себе Терентьева, и сердце ее забилось так сильно, что ей казалось, она слышит в тишине комнаты его стук.
Она потушила свечу и остановилась в дверях своей комнаты. На минуту ее взяла нерешительность, не то чтобы нерешительность — она твердо решилась на кражу, — но какое-то странное чувство тоски.