Убийца мог прятаться где угодно.
Убийца не знал о мебели по фамилии Алексеев.
Каменная ограда. Железная решетка. Чёрные тени Университетского сада. Город словно вымер. Уеду, твердил Алексеев в такт шагам. Завтра же уеду к чёртовой матери. Горите огнём, все театры мира! Семья, фабрики, дети, и баста! Маруся будет счастлива. Ничего больше! Нюансерство? Чепуха, выдумка, глупый розыгрыш…
– Не верю!
…На время генеральных репетиций и спектакля к зрительному залу следует приставить одного или двух лакеев, на обязанности которых возложить:
а) наблюдение за тем, чтобы во время репетиций не вносились чайные или закусочные столы;
б) наблюдение за тем, чтобы в зрительный зал, кроме исполнителей, никто не входил без билетов;
в) наблюдение за тем, чтобы после начала действия двери зала запирались на ключ до окончания акта;
г) наблюдение за тем, чтобы перед каждым актом по окончании музыки двери в зрительный зал у сцены запирались на ключ. Таким образом, публика будет входить во время действия через задние двери;
д) к началу репетиций расставить в зрительном зале пять рядов стульев и осветить зал несколькими лампочками…
Три дороги, думал Алексеев.
Три коня.
Три мучителя: дело, театр, семья.
Каждый требует – молча или вслух! – чтобы я всю жизнь посвятил именно ему. Да, я готов отказаться от театра в пользу семьи. Я кричу это городу и миру. Мне достаточно, чтобы жена объявила во всеуслышанье, что признаёт величие моей жертвы, и voi la[59], с театром покончено.
И что же?
Неужели я не понимаю, чем дело кончится?!
Величие величием, жертва жертвой, а дело в итоге сожрет семью с потрохами, с косточками, схрумкает, как сожрало семьи отца и деда, переварит и опорожнится в отхожем месте. Бездарный паяц, я играю роль за ролью: любящий муж, примерный семьянин, успешный промышленник, продолжатель фамильного дела, талантливый актер, любимец публики и коллег. Это слишком, столько ролей мне не сыграть, надорвусь.
Труд? Мучение.
Ветеринарная площадь осталась за спиной. Впереди ждали три – опять три?! – перекрестка. Улица Мироносицкая, именем своим обязанная церкви Жён-Мироносиц, Чернышовская, названная в честь жившего здесь титулярного советника Чернышева[60], и наконец Епархиальная, ещё пять лет назад Кладбищенская.
Все нюансы имели значение.
Предатель, думал Алексеев. Иуда Искариот. Всю жизнь я предаю одно в угоду другому. Предал театр, уехал в Европу за новыми машинами. Вернулся, предал отца, ринулся подменять заболевшего Южина, даже не заехав домой. Предал жену, отослал её в Андреевку, подальше от себя, вечно занятого гения. Предал любовь, требуя от жены признания своих великих жертв в её имя. Мне не хватает сил, решимости, чувства, меня хватает лишь на предательство. Предал актрису Медведеву, цитируя её обидные замечания жене. Предал Дуняшу, откупился тёплым местом и фамилией, которую мой отец – даже не я! – подарил своему внуку.