На фронте нет ничего хуже и томительней, чем неизвестность. И большого воинского начальника, отвечающего за сотни тысяч людей, и каждого солдата, отвечающего только за себя, заедает эта неизвестность, как обжившаяся расплодившаяся вошь. Чем бы ты ни занимался, что бы ни делал, а мысль, как стрелка компаса, поворачивается к одному и тому же больному, как заноза, вопросу: «Что же впереди, когда и какой получим приказ?» Когда он приходит, все вздыхают с облегчением. Потому что приказ для воина — жизнь, действие, а ожидание — душу холодящая мертвечина и беспросветная тоска.
Майор Миронов, как и все, кто находился в эшелоне, был подавлен этой гнетущей неизвестностью. «Почему мы, долгие месяцы готовясь к наступлению, вдруг погрузились в эшелон и едем на восток? Не на парад же готовились». Новой техники пришло столько, что за всю войну никто не видывал. Танковые бригады, корпуса с пахнущими свежей краской «тридцатьчетверками» и КВ, а в их дивизию и в полки сколько новой артиллерии и минометов дали! Да и пополнение бойцов отборное. Сибиряки. Народ весь молодой, крепкий, кряжистый. Старше тридцати пяти нет. Хоть на слово верь, а не веришь — по документам проверяй, а не сыщешь, Да что тридцать пять? Таких «стариков» больше в службах да в хозяйственных подразделениях найдешь, а в боевых — разве только командиры встречаются, а бойцы все лет двадцати, редко кому четверть века от роду. И что там думают высшие начальники, кто ответит на этот мучительный для всех вопрос? Не на отдых же везут — воевать, а вот куда, на какой фронт? Никто этого не знает: ни солдат, ни сам комдив. Приказ короткий и туманный: «Погрузиться в эшелоны и следовать до станции Иловлинская». Там ждет новый приказ, а куда направят дивизию, никто не знает. И все же есть в этом таинственном какая-то особая, интригующая каждого сила — ожидание чего-то большого. «Наташа, Наташа, если бы ты сейчас знала, как грустно у меня на душе и что бы я мог отдать за то, чтобы ты была рядом со мной, может быть, в последний раз. Впереди бой, а в бою все бывает. Кто поручится за то, что для любого из нас этот бой не будет последним?» Миронов встал и с силой сжал пальцы в кулак так, что захрустели суставы. «Хватит нагонять тоску заупокойную. Хорошо, что сейчас меня никто не видит». Он достал папиросу, быстро прикурил и подошел к стене, снял гитару.