— А вот с Крузовым опять сорвался, — добавил он. — Будь ты посолидней. Ты же начальник!
Вернувшись из госпиталя, Грылев остался недоволен, когда Миронов и Зайченко докладывали ему о проверке.
— Это не оценка, — сказал он, — «лучше других, удовлетворительно». Порадовали, называется. Вот если бы командующий сказал «хорошо, орлы», тогда другое дело. Лежу я, а у самого сердце болит. Да-а-а, скоро нам на фронт, а в полку некомплект, людей не хватает. И никого из вас это не волнует.
Зайченко возразил:
— А тут волнуйся не волнуйся, а если нет нам приказа, так что, будешь людей на улицах ловить?
— Ловить не ловить, а надо ехать добиваться. Знаешь, комиссар, под лежачий камень вода не течет. Я отвечаю за полк, с меня будут спрашивать. Вам-то что. Ну вот что, капитан, — обратился он к Миронову, — пора мне по-настоящему помогать, а не сидеть сложа руки. Я приказал Ванину выписать тебе командировку. Сегодня я говорил со штабом дивизии. Поезжай-ка за рекрутами на фронтовой пункт распределений.
Миронов доложил Грылеву о том, что он наметил завтра провести в полку разбор проверки с командирами. Грылев поморщился, как от зубной боли.
— Ох, какой ты! Думаешь, без тебя разбора не проведем?
Зайченко пожал плечами. «Ревнует Грылев Миронова, за авторитет свой боится. А против Миронова он явно слабак».
Только Миронов пришел в штаб, как к нему навстречу Ванин с сияющим лицом.
— За командировкой, Александр Николаевич?
Он подал ему документ.
«Чего это он так обрадован моему отъезду?»
— Жаль, жаль, а то бы мы сегодня… того… — Он почесал затылок.
— Миронов прочитал предписание и вернул обратно Ванину:
— Тут ошибка. Звание не мое.
— Дай бог, Александр Николаевич, так почаще ошибаться. Поздравляю. Вам присвоено звание майора. — И он протянул ему выписку из приказа.
«Так вот чем недоволен Грылев. Он даже меня не поздравил».
Сентябрьское утро было по-летнему солнечным, теплым. И по выжженной степи в голубоватой дымке дрожал, переливаясь, и растекался на горизонте, будто расплавленное стекло, нагретый воздух. На опушке леса деревья в золотисто-багряных нарядных платьях стояли притихшие, задумчивые. Осень разоткала на траве серебристую шелковину паутины, на которой цветами радуги сверкали бисеринки росы. Земля пахла сыростью, прелой корой, и от прозрачной синевы неба с севера тянуло холодком. Бабье лето — прощальный праздник умирающей природы — навевал грустные мысли на только что проснувшегося Миронова. Позевывая и поеживаясь от осенней прохлады, он направился к лесному ручью умываться, раздумывая.