И сработали, следует признать, неплохо.
– Ладно, – согласился Кравцов, еще раз просмотрев «резюме». – Вероятно, ты прав, Виктор. И лучшее, действительно, враг хорошего. Но на том уровне, где мне предстоит разговаривать, «пустяки» могут угробить даже слона. Поэтому… Поэтому ждем курьера из Риги и делаем вид, что нас нет. Я ясно выразился?
– Вполне, – кивнул Стецько, начавший, казалось, получать удовольствие от этой странной во всех смыслах затеи.
– Тогда переходим к следующему вопросу, – закрыл тему Кравцов. – Что с Лесником?
– Я перепроверил все, что возможно, – Стецько оказался человеком не только быстрым в стрельбе и решительным в действиях, но и обстоятельным, понимавшим, где кончаются авантюры и начинаются дела. – Чудес не бывает, Макс Давыдович, он просто уголовник. Последний раз мелькнул у Блакитного…
– Блакитный? – переспросил Макс. – Что-то знакомое… но никак не вспомню.
– Пестушко.
– Ах, вот оно что! Так Пестушко ведь анархист-максималист, нет?
– Бандит! – коротко и зло ответил Эдельвейс, который как раз и являлся – от и до – настоящим анархистом-максималистом. – Только идею, сука, замарал! Ничем он, Макс Давыдович, от петлюровцев не отличался, одно название, что анархист. Нестор Иванович приказал найти и повесить. Живодер, ублюдок. С тем же успехом его и в эсдеки записать можно.
– Можно. – Не стал спорить с очевидным Макс. – Он в девятнадцатом даже комиссаром был… А что Лесник?
– Лесник в регулярных войсках не служил. В мировую – дезертир, в Гражданскую – по бандам.
– Держим мы его крепко?
– Вот здесь он у меня! – сжал кулак Стецько. – Я его, Макс Давыдович, крепко за яйца держу. Крепче, чем вы меня, ей-богу!
– Ну, вы, товарищ Колядный, даете! – «ужаснулся» Кравцов. – Нашли чем клясться! Еще перекреститесь!
– Но по смыслу-то верно!
– Ладно. Допустим, – отмахнулся Кравцов. – Стреляет действительно хорошо?
– С трехсот метров из трехлинейки промаха не дает. Проверено.
– А с оптикой справится?
– Ну, мы попробовали «обуховский» трехкратный прицел, – сразу же построжав лицом, доложил Стецько. – Справляется. Сейчас достали несколько хороших стволов: «Манлихер», восемь миллиметров, девяносто пятого года и немецкий «Маузер» девяносто восьмого. Это тот, что 7.92. Прицел есть. Австрийский «Райхерт», но он тоже всего лишь трехкратный. Залманович пытается усилить, обещает увеличение в шесть раз… но он часовщик, кустарь, а не инженер-оптик. Кто его знает, как выйдет.
– Значит, в худшем случае у нас имеются хорошая винтовка и плохой прицел? – Вопросительно взглянул на Стецько Кравцов.