— Почему… ее… — слова снова тонули в клекоте. — Почему… не меня? — Мужик попятился от него, бледный, перепуганный, так и не перезарядивший ружье. Витя остался на месте, но стволы смотрели в землю.
От пылающего дома шел жар, пламя уже съело доски перекрытий.
— За что… ее?.. — а трясущийся от страха червь не мог сказать ни слова.
Вадик почувствовал, как из глубин его тела поднимается чудовищный вал нестерпимой боли; обжигающая ярость затопила мозг, срывая запоры, круша все плотины — и он выпустил ее в черное безмолвное небо безумным хриплым ревом, полным горя и боли.
За его спиной обрушились горящие перекрытия и, следом его ярости, в небо взметнулся громадный всполох искр, тонущих в чудовищном султане черного дыма, подсвеченного багровым.
На глаза упали алые шоры. Сначала в кровавой дымке перед ним плавало лицо убийцы Инги, его заливала меловая бледность, лишь рот превратился в изогнутое алое «О»…
Когти развалили эту ненавистную рожу на почти ровные спилы и из освобожденных артерий ударили тонкие но тугие струйки крови. Где-то рядом грохнул выстрел, ударило под лопатку обжигающе горячим; он отмахнулся когтями, чувствуя по толчку — достал; чья-то голова оказалась прямо перед ним, и он вонзил клыки в череп; едва не захлебнулся мозговым веществом, но сумел проглотить вместе с осколками костей, уже рассекая от горла до паха какую-то бабу, может быть — ту, что орала: «Стреляй»…
Он остановился только тогда, когда понял — не ушел никто… Но ярость еще оставалась; и он принялся молотить огромными кулачищами ни в чем не повинную дорожную пыль. Его тело было изрублено, по спине текла уверенная струйка крови — где-то в мышцах засел свинец; кто-то умудрился все же вогнать в его плечо вилы…
Наконец, он обессилел, растянулся в равнодушной пыли рядом с последней жертвой — заплывшей жиром бабищей, которую узнать уже не смог бы никто…
* * *
Наташка Игнатова собирала вещи. Она уходит от этой сволочи, мало того, что всю жизнь ей поломал, так еще и до рукоприкладства опустился!
Она глотала слезы, вынимая из шкафа одежду и швыряя на разложенное в центре комнаты покрывало — с большими сумками в деревне туго, здесь никто не путешествует… Тюк получился объемный, она едва сумела перевязать углы. Попробовала поднять — тяжело… Ничего, сам возьмет и отнесет, куда она скажет.
Куда пойдет — еще не задумывалась, лишь бы отсюда. Может — к Насте. Или — к Людке…
Покончив с вещами, взялась за продукты. Себе щедрой рукой навалила побольше — пусть поголодает скотина домашняя. Он мужик; захочет жрать — найдет…