– Мама, в сущности, очень консервативный человек: любит, чтобы во всем был раз навсегда заведенный порядок.
– Заведенный порядок? Когда речь идет о Марусе? Дитя мое, вашему бытию имя “катавасия”, а не заведенный порядок.
– Значит, надо, чтобы и в катавасии была система, без неожиданностей и без новых элементов, и вообще это не ваше дело. А к Руницким пойдете?
Этого Руницкого я видал у них уже раза три, с большими перерывами из-за рейсов его парохода (чина его не помню, что-то ниже капитана, конечно – ему и тридцати лет не было, – но уже серьезный какой-то чин). Он и мне действительно показался неожиданным элементом в их обстановке. Невидалью русские гости в наших домах, конечно, не были, хотя встречались редко и туго акклиматизировались, но это бывали адвокаты, врачи, купцы, студенты – в каком-то отношении свои люди. Моряка никто никогда не видал, кроме как на палубах. Маруся была в гимназии вместе с одной из барышень Руницких, потом обе семьи жили рядом на даче, и однажды Алексей Дмитриевич катал Марусю со своими сестрами на маленькой яхте, но и это еще ничего “не обосновывало”. Дачные дружбы, вообще, не указ для знакомств между людьми таких друг для друга экзотических кругов. Он это чувствовал, явно между нами робел, Маруся втягивала его в беседу, он честно старался попасть в ритм, ничего не выходило, да и нам всем было при нем чуть-чуть несвободно, словно это не гость, как мы, а наблюдатель. Был он недурной пианист, и гора, видно, у него спадала с плеч, когда Маруся его просила играть: наконец не надо разговаривать, а в то же время развлекаешь общество, как полагается по вежливости.
Зато дома у Руницких мы с Марусей провели тогда чудесный вечер. Отца их семейства не было в живых, но при жизни он был думский деятель… это чувствовалось в климате семьи (тогда еще, конечно, не говорили “климат”, но слово удачное), и еще дальше за этим чувствовалась их фамильная усадьба, сад с прудом, старые аллеи, липовые или какие там полагаются, Бог знает сколько поколений покоя, почета, уюта, несуетливого хлебосольства, когда гости издалека оставались ночевать, и было, где всех разместить… Культура? Алексей Дмитриевич учился в Петербурге в важном каком-то лицее. Только сидя у них, я оценил, сколько было в наших собственных обыденных беседах, дома у Маруси, дразнящего блеска – и вдруг почувствовал, как это славно и уютно, когда блеска нет. Пили чай – говорили о чае, играли на рояле – говорили о душке Джиральдони, Алексей Дмитриевич рассказал про Сингапур, как там ездят на рикшах, а мать про институтский быт тридцать лет назад, все без яркости, заурядными словами, не длинно, не коротко, ни остроумно, ни трогательно – просто по-хорошему… чудесный мы провели вечер».