Фуксман только сейчас понял смысл их спора.
- Но душа почти каждого русского,- заметил он, глубоко вздохнув,- к сожалению, потемки.
Ему никто не ответил…
За Меншиковым-Козловым Пониковский послал пана Чука.
Александр Иванович тренировался на телеграфном ключе, выстукивал бесконечные точки и тире, когда к нему прибежал Чук.
- Хлопець, бросай оцю игрушку, тебе сам шеф кличе.
- Что-нибудь случилось? - спросил Козлов, поймав в голосе пана Чука тревожное волнение.
- Хиба я знаю? Пониковский сказав, щоб бигом!
Козлов подумал: «Наверное, опять из-за чепе на вечере». Зачастило подстегнутое этой догадкой сердце, застыла на ключе рука. Но он тут же подавил в себе чувство внезапного испуга и стал спокойно собираться.
- А наших хлопцив увозять,- поджидая Козлова, проговорил с сожалением пан Чук.
- Каких хлопцев?
- Да яких же?.. Романова и Глухова… Ду-же очко любили. Тепер таких не буде.
Можно было подумать, что в картежной игре пан Чук видел весь смысл своей жизни.
- Будут! - успокоил его Козлов.- Война кончится не скоро. Так что еще будут!
- Оце и добре. А то вид скуки подохнем…
У штаба их поджидал Пониковский.
- Пан зондерфюрер,- Чук бросил к виску руку,- оце есть Меншиков. Так що пше прошу…
- На каком языке докладываешь! - заорал на него Пониковский.- Можешь ты, болван, хоть на своем говорить? Ответь мне - поляк ты или кто? Пся крев! Холера!..
Пониковский распалялся все больше, он орал, уже не закрывая рта, и его слюна хлопьями летела- прямо в лицо Чука. Тот стоял, опустив руки по швам, не смея возразить разгневанному начальнику ни единым словом. Только исчерпав весь запас самых крепких ругательств, зондерфюрер притих и впервые обратил свое внимание на Козлова.
- Меншиков,- сказал он уже совершенно другим, до неузнаваемости изменившимся голосом,- я разрешаю вам съездить в Смоленск. Я понимаю вас, у меня самого в Варшаве осталась жена… Трудно, когда разделяют сотни километров. Еще труднее, когда жена рядом… Как у вас… Так что поезжайте, пожалуйста… Я попросил господина шефа подвезти вас в Смоленск. Он согласился.
«Что это с ним? - недоумевал Козлов, усаживаясь в машине рядом с лейтенантом Фуксманом.- Или, может быть, со мной? Но чем я заслужил столько внимания? Усердием в учебе? Отличным знанием шифровального дела? Впрочем, не только шифровального. На ключе у меня тоже получается неплохо - сто двадцать знаков в минуту…»
Романов и Глухов ехали в другой машине. Последние дни они почти не жили в казарме, и Козлов видел их редко. Он догадывался, что обоих готовят к заброске в тыл. Но окончательно убедился в этом лишь вчера, встретив их в форме лейтенантов. И почему-то сразу возненавидел и того, и другого. Пока были просто курсантами, кроме чувства неприязни, ничего больше к ним не испытывал. А со вчерашнего дня вдруг возненавидел. Эти люди, изменившие Родине, приступали к делу - отправлялись выполнять злую волю ее врагов. Для него они были сейчас хуже самих гитлеровцев. Те служили своему фюреру, своей нацистской партии, а кому согласились служить эти? Врагу!