Хотя я и наблюдал у своих пациентов случаи утраты языковых и речевых навыков (различные формы афазии), я мало что знал о том, как овладевают языком дети. Дарвин описывал развитие языка и сознания в своем чудесном «Биографическом очерке становления ребенка» («ребенком» был его сын-первенец), но своих детей, которых я мог бы наблюдать, у меня нет; к тому же никто из нас не помнит, что происходило лично с ним в год-два – принципиально важный период в жизни, когда формируются языковые навыки. Мне требовалось больше информации.
Одним из моих ближайших друзей в колледже Эйнштейна была Изабель Рапин, детский невролог из Швейцарии, которая особо интересовалась нейродегенеративными расстройствами у детей, а также расстройствами, связанными со становлением и развитием нервной системы. В тот период и я интересовался сходной тематикой, только что написав работу о «губчатой дегенерации» мозга (склероз Канавана) у близнецов.
Отделение невропатологии раз в неделю проводило патологоанатомические исследования мозга. На одном из таких исследований я присутствовал вскоре после того, как прибыл в колледж, где и встретил Изабель[62].
Из нас получилась странная пара – Изабель, с ее точной и безукоризненной логикой, и я, в интеллектуальном отношении небрежный и неряшливый, пребывающий во власти странных ассоциаций и постоянно отклоняющийся мыслью от избранного пути; но мы с самого начала нашли общий язык и с тех пор остаемся близкими друзьями.
Изабель никогда не позволяла мне – как не позволяла и себе – вялых, преувеличивающих или бездоказательных утверждений. «Дайте подтверждение», – всегда говорила она. В этом смысле Изабель является стержнем моего научного «я», и, как таковой, она спасала и спасает меня от многих нелепых ошибок. Но когда она чувствует, что я твердо стою на ногах, то настаивает на публикации того, что я понимаю ясно и определенно, – чтобы это столь же ясно и определенно поняли и обсудили другие; по сути, именно Изабель стоит за многими моими книгами и статьями.
Я часто приезжаю на мотоцикле в воскресный дом Изабель на берегу Гудзона. Изабель, ее муж Гарольд и четверо их детей давно считают меня частью семьи. Я приезжаю к ним на уикенд, мы с Изабель и Гарольдом разговариваем, а иногда я катаю детей на мотоцикле или купаюсь с ними в реке. Летом 1977 года я вообще целый месяц жил у них в амбаре, работая над некрологом, посвященным Лурии[63].
Несколько лет спустя, когда я начал думать и читать о глухоте и языке глухонемых, я целых три дня находился в обществе Изабель, и она провела со мной интенсивный многочасовой курс изучения языка глухонемых и их культуры. Изабель в деталях узнала ее, работая долгие годы с глухими детьми. Она «вбивала» в меня то, что написал Лев Выготский, учитель Лурии: