Все они были в известном смысле любителями. Они сами сформировали себя как ученых и подчинялись – как мотиву – только своей любознательности. Не принадлежа ни к каким научным организациям, эти ученые жили в безмятежном мире, научном раю, еще не пораженном страстями и убийственным соперничеством, которое вскоре стало чертой специализированного мира профессионалов (которое столь наглядно изобразил Г. Уэллс в рассказе «Бабочка»).
Эта комфортная, еще не изуродованная, допрофессиональная атмосфера, основу которой составляет скорее дух приключения и удивления, чем эгоистическое желание первенства и славы, до сих пор кое-где существует, в некоторых сообществах, занимающихся естественной историей, хотя их спокойное, но столь важное для науки существование остается за сферой внимания широкой публики. Одно из таких сообществ – «Американское общество изучения папоротников», которое ежемесячно собирается на конференции и проводит полевые исследования («папоротниковые набеги»). В январе 2000 года, страдая от невозможности найти достойный финал для «Дяди Вольфрама», я предпринял экспедицию в составе группы из двадцати человек из Оаксаки (местное отделение «Американского общества»), и мы описали более семисот видов папоротников. Я не планировал вести детальные записи в журнале, но нас вело столь сильное желание узнать что-то новое, а опыт, который мы получили, был столь богат, что всю десятидневную поездку я писал, почти не прекращая[82].
Проблема с «Дядей Вольфрамом» неожиданно разрешилась в самом центре Оаксаки, когда я на площади сел в рейсовый автобус, чтобы доехать до своей гостиницы. Напротив меня рядом со своей женой сидел человек с сигарой; супруги говорили на швейцарском немецком. И это сочетание – рейсовый автобус и немецкий язык – вернуло меня мыслями в 1946 год. Я записал в оаксакском журнале:
Война только что закончилась, и мои родители решили посетить единственную «неиспорченную» европейскую страну – Швейцарию. В Люцерне, в отеле «Швайцерхоф», был высокий детройтский электромобиль, который тихо и спокойно бегал по городским улицам уже сорок лет, с момента своего рождения. Радостное, смешанное с болью воспоминание захлестывает меня: мне тринадцать лет, я на пороге отрочества, а мои родители – молодые и энергичные, им всего по пятьдесят.
Когда я вернулся в Нью-Йорк, воспоминания детства не оставили меня, а затем появился и финал «Дяди Вольфрама», где личное переплелось с историей и химией; так этот гибрид книги и вышел в свет: две истории и два голоса, время от времени сливающиеся в один.