В мой последний день в Ла-Джолле, когда из Пасадены приехал Кристоф, нас всех пригласили приехать к Крику и его жене Одиль на ланч. Мы не «ехали», а, скорее, «взлетали»: нам с Ральфом казалось, что мы бесконечно поднимаемся вверх, минуя один резкий поворот за другим, пока не достигли дома, где жил Крик. Стоял прекрасный солнечный калифорнийский день, и мы все устроились за столом напротив бассейна (вода в бассейне была ярко-голубой, но не потому, сказал Крик, что стены бассейна были синего цвета, а небо над ним таким голубым: местная вода содержала мельчайшие частички, которые, подобно пыли, преломляли свет). Одиль приготовила всякие вкусные вещи: лосося, креветок и спаржу, а также специальные блюда для Фрэнсиса, который был на химиотерапии и ограничивал себя в еде. Хотя Одиль и не участвовала в разговоре, я знал, как внимательно она, будучи художницей, следит за работой мужа – именно она для знаменитой статьи 1953 года сделала рисунок двойной спирали, а пятьдесят лет спустя, в 2003 году, – фигуру застывшей бегуньи для столь восхитившей меня совместной статьи Крика и Коха, где они обсуждали «гипотезу моментальной фотографии».
Сидя рядом с Фрэнсисом, я видел, что его густые брови стали еще более густыми и седыми, и это сделало его еще больше похожим на мудреца и пророка. Взывающая к благоговейному почитанию внешность Крика то и дело вступала в конфликт с его посверкивающими глазами и озорным юмором. Ральфу не терпелось рассказать ему о своей последней работе – новой форме оптического моделирования, позволяющей увидеть структуры живого мозга почти на клеточном уровне. До этого времени наблюдать деятельность мозга в таком масштабе не удавалось никому, а именно на этом «мезоуровне» Крик и Джералд Эдельман – несмотря на все существующие между их подходами различия – локализовали функциональные структуры мозга.
Фрэнсис был по-настоящему взволнован новой техникой и картинками, которые представил Ральф, но в то же время он засыпал того массой острых вопросов, расспрашивая в деталях и с пристрастием, но конструктивно.
Самые близкие отношения у Крика, помимо Одиль, были с Кристофом, его «научным сыном», и было чрезвычайно трогательно видеть, сколь нежно любят и глубоко уважают друг друга эти два человека, разделенные по возрасту сорока годами, столь отличные друг от друга по темпераменту и жизненному опыту. Кристоф был вызывающе, романтически телесен, обожал лазать по скалам и носил яркие рубашки; Фрэнсис был почти аскетически рационалистичен, его мышление было настолько лишено личностной окраски и эмоций, что Кристоф иногда сравнивал своего учителя с Шерлоком Холмсом. Фрэнсис с гордостью, почти отцовской, говорил о готовящейся к выходу книге Кристофа, «В поисках сознания», а также о работе, «которую им предстоит делать после ее выхода». Он обрисовал программу дюжины исследований на простирающиеся впереди годы работы, относящейся главным образом к темам, интегрирующим принципы молекулярной биологии и нейронауки. Мне вдруг пришло в голову: а что думают и Кристоф, и Ральф (для нас всех, включая Фрэнсиса, это было ясно) по поводу все ухудшающегося здоровья Крика – вряд ли ему доведется увидеть нечто большее, чем самое начало этой огромной исследовательской программы. Как я чувствовал, Фрэнсис не боялся смерти, но, принимая ее неизбежность, он был печален оттого, что ему не удастся дожить до чудесных, почти невообразимых научных достижений двадцать первого века. Центральная проблема науки, проблема связи сознания с его неврологическими основаниями, будет, как он был убежден, решена к 2030 году.