И жизнь текла…
Неутомимая моя хозяйка заказала две машины дров, которые скоро вывалили огромной кучей прямо перед домом. Их надо было распилить, расколоть и уложить в наш новый дровяник. Пилили мы вдвоем двуручной пилой, прозванной в народе «Дружба-2».
— Вот эти, березовые, колоть зимой будем, в мороз, — учила меня Евдокия Тимофеевна, без усилия вытягивая на себя пилу и расслабляя руку в тот самый момент, когда тащить на себя должен был я. Получалось споро: вжик, вжик, — я учился у нее каждому движению.
Убирали урожай на огороде, перекапывали бедную псковскую землю для следующей, весенней посадки. Да мало ли еще дел в деревне осенью — весь день мы крутились, спешили, принимались то за одно, то за другое, и только вечерами, которые начинались все раньше и раньше, наступал покой.
Так равномерно текла моя жизнь, и только еще два маленьких события, случившиеся в начале осени, сразу стали событиями большими на общем фоне, и главное, как я теперь понимаю, значимыми.
Как-то мы с хозяйкой вешали на просушку лук на чердаке, и вдруг мой взгляд упал на огромный кованый сундук в самом дальнем углу. Кто и как его мог сюда затащить — непонятно, весил он, должно быть, прилично, даже пустой, и со своими размерами не мог бы пролезть ни в чердачную дверь, ни в слуховое окошко.
— А там что, Евдокия Тимофеевна? — указал я на сундук. — Сапоги-скороходы и ковер-самолет?
— Кабы так! Там книги моего младшенького, Саши. Он ведь в институт собирался поступать, ездил в район за книгами, и даже в область — много денег на них потратил. Да не жалко. Жалко, что в институт-то и не поступил — блат там, а потом с плохой компанией и связался, — Евдокия Тимофеевна тяжело вздохнула, и мне показалось, что в ее представлении этот непроходимый блат не что иное, как цербер, охраняющий вход в высшее учебное заведение.
— Разрешите посмотреть, — попросил я.
— Смотри, конечно. Что спрашиваешь.
Так у меня появилось еще одно занятие. Во всем доме у Евдокии Тимофеевны я не обнаружил ни одной книги, кроме захватанного старинного молитвослова, чему Ты, Господи, наверное, порадуешься, вспоминая о рабе Твоей Евдокии. Я уже, признаться, начал скучать без печатного слова, и вот надо же — нашлись книги! В основном в этом чудесном сундуке была художественная литература школьной программы, может быть только чуть-чуть в большем объеме, чем нужно абитуриенту. По математике, по физике, по другим точным наукам — ни одной книги. Ни одного детектива, ни Жюля Верна, ни Купера, ни одного современного автора. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Я легко представил себе худенького деревенского мальчика, немного романтичного, насколько это возможно в деревне, влюбленного в русскую классическую литературу, которая научила его добру, чести, достоинству, но полностью исказила понятия о жизни. В какой институт он поступал, на какой факультет? Евдокия Тимофеевна этого уже не помнила. Явно, он не хотел быть ни агрономом, ни механизатором. Явно, он хотел приобщиться к литературе, а его осадили: «Куда ты, деревня? Иди-ка лучше коров паси!»