Теперь я частенько поднимался на чердак, доставал запыленную книгу и проглатывал ее за несколько вечеров. Я вдруг увлекся тем, что не перечитывал со школы или не читал вовсе, что, благодаря нажиму учителей и мятежному юношескому духу когда-то вызывало только отвращение, что я раньше просто не мог еще понять из-за своих малых лет. Я вдруг открыл для себя совершенно новый мир, возвративший меня к жизни, успокоивший мою душу. Уже сейчас, Господи, я думаю: случись это открытие раньше, до той беспокойной ночи, до дьявольской грозы, может, тогда бы я и не стал нарушать заповеди Твои.
Свободного времени становилось все больше и больше. Вечера росли, и не далека была та зимняя пора, когда вся деревня от безделья погрузится в спячку. Вечера мы проводили дома, в тепле, исходящем от красавицы-печки — хозяйка смотрела телевизор, я читал.
— Вышел бы хоть погулял, — сказала мне как-то Евдокия Тимофеевна. — Вон девки под окном так и шныряют.
Девок было всего три: наша соседка Ленка, да две Наташки. И один парень на троих — гармонист Андрюша. Все вчетвером они сидели на завалинке у соседнего дома — видно было из окна — переговаривались нехотя, кутались от холода в незамысловатые современные куртки, но не расходились.
«А что?» — подумал я, закрыл книгу и вышел на улицу.
Андрюша тихонько невпопад нажимал клавиши на гармошке, изредка выдавая какую-нибудь модную мелодию, девчонки щелкали семечки, и, как только я показался им на глаза, уставились на меня. Я подсел к ним, не поздоровавшись — не было нужды, виделись уже сегодня. Андрюша, отложив в сторону гармошку, достал из кармана горсть семечек и протянул мне, да и сам принялся за них. Наступила тишина.
— Ну что, так и будем сидеть? — вскочила вдруг Ленка. — Я замерзла уже, а мужики нахохлились, семечки лузгают! Ну-ка, вставай, сосед, плясать будем — греться. А ты, Андрей, держи палец бодрей на гармошке своей.
Она взяла меня за руку, потянула. Развернулись зычно меха и минор за минором разнесли веселье по деревне. Закружилось все, замелькало в глазах: завалинка, изба, изгородь, завалинка, изба, изгородь… И только Ленкино лицо, смеющееся, лукавое, оставалось прямо предо мной.
А Наташки выкрикивали друг за дружкой высоко, по-бабьи частушки — соль с перцем:
Меня милый не целует,
Говорит: «Потом, потом».
Прихожу, а он на печке
Тренируется с котом.
— У-ух! — разнеслось по деревне, аукнулось в лесу.
Выглянули из домов старушки, да и тетки помоложе. Стал народ собираться, несмотря на холодный вечер.
— Давно уже не было такого в деревне, — услышал я.