Акакий смог заполнить бланк (место работы, дата рождения, фамилия матери, размер обуви, номер ордера на жилье, статья последней судимости и т. д. и т. п.) лишь в начале пятого утра. Отдав его секретарю, он рассеянно схватил свои перчатки и шапку и побрёл в самую гущу бури, точно так же, как ведет себя ошарашенный и потрясенный единственный уцелевший в кораблекрушении.
Проснувшись утром, Акакий встрепенулся от ужаса, что проспал. Будильник украинского производства подвёл, не зазвонив вовремя, и на часах было уже четверть десятого. Он не успевал на работу, не успевал на приём в милицию. А тут ещё у него разболелось горло, влажный кашель разрывал ему лёгкие, но страшнее всего было то, что он лишился своего пальто – его трехмесячное жалование пропало, украдено, вылетело в трубу. Всё это вместе свалилось на него, как только он поднял голову от подушки, и он опять упал на неё обессилевший и поникший под грузом как свалившейся на него беды, так и фактом своего разочарования в догматах коммунизма. – Владимир Ильич Ленин! – вскричал он, помянув имя великого идола всуе и именно в то самое время, как мимо его кровати пробегали шестеро хихикащих отпрысков Ерошкиных по дороге в школу, – как мне теперь быть?
Если б он был в силах похоронить себя здесь и сейчас, насыпать над своей кроватью слой земли высотою в три метра, он бы сделал это. Какой смысл всё это продолжать? Однако тут он вспомнил про милицию – а вдруг она уже задержала грабителей, посадила их туда, где им было место, за решетку, вдруг она уже вернула его пальто. Он представил себе, как медведеподобный лейтенант вручает ему его с извинениями, а затем благодарит его за четкое описание преступников и за то, что так быстро и без колебаний заполнил заявление о преступлении. В то время как он натягивал на ноги стандартно – коричневые шерстяные брюки и боты из искусственной кожи, его сознание было всецело поглощено картиной его пальто, он на минуту погрузился в грезы, вспоминая его мягкость, его очертания, его простое и скромное изящество. Сколько же он обладал им – менее двадцати четырех часов? Ему хотелось завыть.
Его рука дрожала, когда он завязывал свой цвета хаки галстук, причесывал пальцами волосы и пытался дозвониться к себе на работу с телефона Ирины Ерошкиной: – Алло! Кропоткинская прачечная. Чем могу помочь? – услышал он в трубке и, повесив её, снова набрал номер. Тут же на линии какой-то голос с резким произношением согласных, непоздоровавшись и непредставившись, стал диктовать набор цифр: – Два–девять–один–четыре–два–два .... В животе Акакия полыхал пожар, а голова была такой пустой словно её надули гелием. Швырнув трубку, он подобрал жалкие рваные лоскуты своего старого советского пальто и выскочил за дверь.