Старожилы говорят, до Войны там часовня стояла, а как ракеты на Харьков двинули, так и ухнула она под воду вместе со всем приходом. Но звона, пусть он трижды всамделишный, Герман не боялся, а вот лесной да болотной живности – очень даже. Ходили слухи, что в том озерце жабы завелись со свинью размером, и если в зенки их выпученные хоть на миг глянешь – на обед к зеленым и отправишься, причем по собственной воле и с большой радостью. Хрен знает, правда или очередная туфта, но скелеты в камышах находили – чистенькие такие, аж блестят, как отполированные. Так что мужики на рыбалку если и выбирались, то гуртом, и с чем-нибудь поувесистей сетей и удочек.
– Мы через Сосновку пойдем? – прошептала Ксюха, вздрогнув от одного упоминания хвойного леса.
– Да. – Грид кивнул. – Срежем немного.
– А как же чудища?
– Во-первых, у нас есть это. – Вожак щелкнул затвором. – Во-вторых, не тех чудищ ты боишься, гадом буду – не тех. Короче, вы за мной, Булка замыкает. Чешем – не шуршим, под копыта смотрим, и все пучком.
Хруст гравия сменился тихим шорохом песка. Усыпанная хвоей и шишками тропа шла через старую просеку, где без труда проехал бы грузовик. Лунный свет пробивался сквозь редкие кроны, лес хранил угрюмое молчание, но потная ладонь до боли стискивала рукоятку, а сердце пускалось в пляс от любого скрипа.
Сосновка и до Катастрофы слыла чуждым, непокорным местом со своими законами и порядками, за нарушение которых карали по всей строгости: диким зверем, непогодой или запутанной дорожкой. Во все времена человек для леса – непрошеный гость, его не привечают, а лишь терпят, и то если ведет себя, как подобает.
Ныне же – и того хуже: вот стоит себе дерево, с виду живое, иголки зеленые, кора смолой плачет, а рубанешь топором – сухостой. Отчего так – бог знает, как начнешь обо всем этом думать – и о нетленных трупах, и о тварях, и о звоне из болота – так котелок и закипает, крышка трясется, того и гляди, съедет. Может, оттого Петруха и вздернулся – привык к обыденности ушедшего мира и не выдержал безумия нового. Герман же с детства учился воспринимать любую дрянь как норму – родившиеся в аду принимают пекло чуточку проще.
В эту ночь обошлось без жаб и прочих страшилищ, только клубы зеленоватого тумана стелились над неподвижной, как стекло, гладью, тянули щупальца к бредущим вдоль берега пришельцам, но терялись в густых зарослях осоки. На пригорке у дороги главарь заметил сутулую фигуру – незнакомец прятался за облезлой «девяткой» и, вытянув тонкую шею, наблюдал за блокпостом.
Или залетный крейдер, или шнырь из ватаги Крота: проще говоря – или конкурент, или ненужный свидетель, а Грид не собирался ни делиться хабаром, ни распускать слухи о мутках с шуховцами. Знаком велев пригнуться, он на цыпочках двинул к цели, перехватив «Макаров» за ствол, чтобы без шума дать утырку по темечку. И хотя берцы и куртка то и дело поскрипывали, таинственный соглядатай ни разу не шелохнулся, но стоило парню выбраться на асфальт, как вдруг раздался знакомый угрюмый голос: