— Конец опасной зоны! — доложил Степан.
Что-то ударилось о стекло. Расплющилось красным. Будто разбился наполненный кровью флакон. Это птица в своем полете встретилась с электровозом.
— Куда летела! — огорчился Степан, смывая дугой очистителя след от удара. Опять стекло было зеркально-прозрачным, лишь с легким розоватым оттенком.
Николай следил за гудящей стальной колеей. Чувствовал в груди этот мгновенный удар и смерть.
Его отношение к отцу, загадочному, едва уловимому образу. Память о целующих мягких губах. Влажных, темных глазах, все глядящих на него из огромной дали. Долгое течение всех этих лет после смерти отца было медленным приближением к нему. Постижение отца через собственный опыт мужания, женитьбы, рождения детей. Он медленно приближался к отцу, догоняя его в годах, пока не настал момент совпадения, полного слияния с ним. Он и отец ровесники, и год один — равновесия, полного стирания граней. А потом, как легчайший толчок, медленное от отца отделение. Он стал от отца удаляться, обгоняя его, взрослея, а тот, убитый, оставался навсегда молодым.
Разделенные смертью, они продолжали питать друг друга живыми соками. От одного, как от угасшей звезды, все еще шло тепло, тонкое излучение. А другой принимал его, отражал, усиливая эти сигналы.
Ему казалось, что отец существует помимо легких сухих костей, погребенных в степном кургане, оплетенных корнями трав, существует как теплая, мягкая сила в нем самом, здесь живущем, и там, на этом кургане, затерянном между Волгой и Доном.
Был один день в году, день смерти отца, когда его, Николая, время входило в связь, в зацепление с тем давним, исчезнувшим временем.
Он выводил из ночного депо на сумеречные пути электровоз под состав, проверял тормоза, смотрел, как мерцают рельсы и лиловые огни, разбегаясь, глядят, словно глаза любопытных животных. И знал из старых отцовских писем, из рассказов матери и еще бог весть из чего, что отец в этот брезжущий утренний час сидит в крестьянской хате, исписывая мелким, летающим почерком серый клочок бумаги. Его ноги — в вязаных домашних носках, шинель на плечах. А на стене, над его головой, намалеванный красный лев приподнялся на задние лапы.
Николай гнал электровоз на холодную зарю, в стылых розоватых снегах, связывался по рации с Большим Лугом. И знал: отец, стиснув винтовку, дует на руки и тоже глядит на зарю, на огромное льдистое поле, по которому предстоит ему побежать.
Он вел состав к перевалу, встречные поезда возникали, как взрывы, осыпали его метелью. Толкач надрывался сзади, вгоняя на подъем состав. И далекие пики Саян мерцали в заре. А отец в этот миг бежал через поле, огибая сухие травинки и ночные следы лисиц, все поле в бегущих фигурках и слабых перекатах «ура», и заря холодна и огромна.