Леда третий день в светелке своей сидела, не ходила в общие покои, сказываясь больной. Отчего-то снова страх напал видеть Годара. Не могла себя пересилить, боялась в глаза ему посмотреть. Вот же беда какая! Думы грустные в голове роились как мошкара — не побывать в Лунной долине, а, значит, оставаться придется в этом чудном мире. Не в гостях, а навек… Легко ли смириться?
Радсею только тревоги свои поведала, а он рассудил прямо:
— Судьба твоя здесь быть, видно, так уж решила Живина. Нам ли спорить? Прими, что есть.
— И какая моя судьба? Я же в другое время родилась и выросла, там у меня мама осталась, и что теперь, даже и не повидаться никак?
Радсей в потолок глядел, спросил тихо:
— А если бы повидаться смогла, вернулась бы к нам обратно? Ко мне?
И сам же себя одернул:
— Да что про меня-то говорить — сломленный пустой колос! Ах, Ледушка, тяжко мне, а ведь и жалобиться не хочу. Свою долю еще с отрочества знаю и давно готов. А все равно… тяжко. И тебя понимаю. Только, ответь по совести, вернулась бы сюда, если кто-то другой здесь ждал?
— Это ты о ком же?
А у самой опять встрепенулось сердце. Ну, как о Старшем брате речь поведет. Радсей отвечал уклончиво:
— Говорить за него не буду, но и молчать не хочу. Нужна ты здесь. Не зря тебя Лунная мать в наши края привела, указала тропинку. Он тебе пара. Разве не нравится совсем? Вроде хорош.
— Суров больно. И на ворона похож. Я его боюсь.
А ведь и не называли даже имени. Об одном ли говорили сейчас… Но Радсей смеялся от души, запрокинув голову:
— На ворона! Эко ты сказала, я бы и не подумал. А ведь и впрямь…
— Скажи, ты его видел ли другим, ну… в небе он когда?
Молчал Радсей, сдвинув брови, а губы смешливые уже разъезжались в улыбке. За шутку, верно, принял ее вопрос, решила девушка, и придет же в голову, самой пора давно понять — не бывает такого, чтобы человек и Змеем становился, да еще летал. Это же тебе не Кот-людоед, и не колобок-попрыгун.
Подосадовала Леда на свою наивность, зажала Радсею смеющийся рот, а когда он на постель повалился, оказалась на нем сверху. И все бы ничего, обнялись как обычно и встали, как раздался позади раздраженный голос:
— Вот, значит, чем наша затворница лечиться удумала! А я-то все гадаю, жива ли тут она взаперти. А, кажется, и не скучает вовсе.
Леда мигом от друга оторвалась, спрыгнула с постели. Годар стоял в дверях, упираясь в косяки руками, рубашку, дареную на днях, Леда на нем сразу признала. Неспешно поднялся и сам Радсей, выглядел довольным, одежду смятую на себе поправил:
— Отчего же мне дорогую невестушку не утешить в печали? Скоро нам расставаться, сам знаешь, так хоть ты ее не покинь, пригляди за ней без меня, да сыщи потом доброго мужа. Нечего лебедушке обо мне долго тосковать, белое личико умывать слезами, пусть положенные три месяца отбудет, да и кончено. Обещаешь ли ее беречь, брат? Пуще своего глаза, пуще своей руки…