Рух постоял на ступенях и вернулся в церковь, с головой провалившись в густой непроглядный кисель. Внутри колыхалась вязкая темнота, разбавленная десятком свеч тускло мерцающих у алтаря. От этого зыбкого света, тьма становилась только черней. В носу свербило от ладана и горелого воска, бревна мореного сруба стремились ввысь и терялись во мраке, иконы и фрески навевали беспричинную жуть, святые за спиной сходили со стен, выстраиваясь зловещей, молчаливой толпой. Повернешься — нет никого, только ты и твой потаенный, удушливый страх. Бучила поежился, виски ломило, ноги подрагивали, живот выворачивало. Нужно терпеть, это как под солнцем ходить, хреново только в начале. На этот раз соломки он заранее подстелил. Ну как соломки… С вечера накопал два мешка могильной земли и в церкви рассыпал, не обращая внимания на стоны Ионы. С попа не убудет, старушки богомольные по утру все подметут, а упырю облегчение, могильная землица сил придает.
Возле иконостаса две фигуры склонились голова к голове. Бучилина армия во всей мощи своей — запуганная, истурканная напастями баба и попик с чуть наклюнувшей бородой. Лучшая компания для крестового похода против нечисти, мать его так. Иона горячо шептал Лукерье на ухо, та послушно кивала. Увидев Руха, подняла полные муки и надежды глаза. Лукерья боялась. Все боятся, Бучила даже больше других, примерно зная с чем придется столкнуться. От большого знания большая печаль, оттого образованные люди меньше живут.
— Воркуете, голубки?
— Побойся Бога, Заступа, — вознегодовал Иона.
— Бога бояться, с тещей в бане не мываться, — осклабился Бучила. — Ты не серчай, поп, это я ужас из себя шуткой гоню.
— Страшно тебе? — обрадовался Иона.
— А тебе разве нет?
— Меня Господь и святые оборонят.
— Ага, как черти драть тебя вздумают, вспомни о Боге, меня не зови, — Рух перевел взгляд на Лукерью. — Готова ли, душенька?
— Готова, Заступа-батюшка, — Лукерья смотрела с преданностью собаки. Покорная, это хорошо. Ну правда не для нее.
— Слушай внимательно, ласточка, и запоминай, повторяться некогда нам. От тебя и твоя жизнь зависит и дите твое ненаглядное. Как скажу, принимайся молитвы читать. Грамоте обучена?
— Бог миловал, батюшка.
— Странно если б иначе. На память много знаешь молитв?
— «Отче наш», «Символ веры», молитвы Исусу и Деве Марии, — без запинки перечислила Лукерья.
— Не густо, — расстроился Рух.
— Я могу читать, а она повторяет пускай, — всунулся Иона.
— Господи, чему вас только учат в ваших монастырях? — Бучила посмотрел на него словно на дурачка. — Мать должна отмаливать и боле никто, иначе дите не вернуть. Ты, Лукерья, молитвы какие знаешь читай, а меж них проси Отца Небесного спасти раба божьего Дмитрия, не торопись, не останавливайся, ни на мгновенье не умолкай. Нечистый примется тебя совращать, с толку сбивать, всячески искушать, ты не слушай, не откликайся, читай и читай. Замолкнешь — пропал Митяйка, не отдадут. Поняла?