Рух похлопал попа по плечу и отправился в незапланированный обход. Проверил дверь, поковырял пальцем стену, попил вина. Всюду тишина и покой.
— Матушка! — от звука детского голоса Руха едва не хватил кондратий. — Матушка!
Дрожащий голосишко поднимался из-под земли, глухим эхом отражаясь от стен. Ну вот, началось.
— Матушка, где ты?
Лукерья сбилась, Рух подскочил гигантским прыжком и прошипел:
— Не вздумай отвечать, слышишь? Не вздумай!
Лукерья застонала, продолжив читать.
— Страшно мне матушка. Темно тут, забрала бы меня, — невидимый ребенок умело давил на потаенные струны любой материнской души. — Матушка.
Лукерья всхлипнула, ее затрясло. Подоспевший Иона брякнулся рядом и прохрипел:
— Не слушай, не Митюнюшка это, отродье сатанинское сыночком прикинулось. Молись Лукерьюшка, молись, Господь великую силу дает. Я с тобой.
Рух посмотрел на попа уважительно. Надо же, без истерики обошелся и без обычного скулежа. Глядишь вырастет мужиком. Лукерья, послушная, млелая, жалась к Ионе, читая надрывно и утирая глаза концами платка.
— Матушка, выручи, — голосишко заканючил плаксиво, разрывая душу на мелкие, кровоточащие куски. — Пропаду, матушка, пропаду.
Лукерья забилась в объятиях у Ионы.
— Тихо, милая, тихо, — батюшка мягко удержал ее за плечи.
— Матушка, отзовись, не дай помереть!
Лукерья молилась сквозь душащие слезы и хрип.
Плачь оборвался, заходясь юродивым, злобным смешком.
— Сука ты, Лукерья, — прошипел невидимка. — Не мать ты мне боле, слышишь, не мать! Ненавижу тебя, ненавижу!
Мерзкий голос отдалился и утих. Лукерья упала бы на бок, не успей Иона ее поддержать. Рух прислушался, пытаясь угадать откуда ждать новой беды. Гробовая тишина длилась всего лишь мгновение, а может и целую ночь. От стука в дверь Бучила дернулся и едва не пальнул.
— Пустите богомолиц заночевать, — тихонько попросила с улицы баба. — Идем к святым источникам Варлаама Хутынского.
— Вот и идите, — отозвался Бучила. — Тут недалече осталось, верст сто пятьдесят.
Лукерья чуть успокоилась, Иона уже не рвался к дверям, как вчера. Не такой дурак каким кажется.
— Пустите за ради Христа, — взмолилась баба. Голос напоминал густой, сладкий елей, затуманивая разум, подталкивая открыть дверь и впустить странниц внутрь. Только не на того напали…
— Отваливайте, не подаем, — фыркнул Рух.
В ответ загомонили на разные голоса:
— Х-холодно.
— Пустите погреться.
— Голодные мы…
— А монашек сладкий поди, — проскрипели словно железякой по глиняному горшку.
— Больно тошшой, кости да жилы одни, — за дверью разразились поганым кудахтаньем.
— Упыря бы попробовать.