— Дурное дело затеяли, и за то наказаны были, невинную душу сгубили.
— Я сгубил, не скули.
— Я позволение на отчитку дал, значит и грех тот на мне.
— Забирай, мне не жалко, только ради бога не ной. Померла и померла, её и так на том свете заждались поди. О живых подумай монах, мертвые сами оплачут себя.
— Нет больше веры во мне, кончилась вся, — прошептал Иона потрескавшимися губами.
— Давай, расплачься еще, христовоин траханый, — вспылил Бучила. — Вера кончилась. А может и не было веры, а поп?
Иона отшатнулся словно ошпаренный и зачастил:
— Была вера, была, как не была? — и тут же потух. — А если и не было? Не знаю теперь.
— Ты мне эту тряхомудию брось, — повысил голос Бучила. — Мне срать есть вера у тебя или нет. Руку под рясу запусти и проверь, если яйца на месте можно и без веры в Бога прожить. Мужиком будь, тогда и Господь поможет, соплежуи ему ни к чему.
— Невинную душу жизни лишили, — Иона сотрясся от беззвучных рыданий.
— Прямо невинную, — всплеснул руками Рух. — Откуда я знаю, может у ней было сто мужиков. Вот ты заладил, меня аж трясет. Виноват я, а самоедством маяться не привык. Знать на роду бабке было написано погибнуть за веру. Ты думал с Сатаной биться станешь и останешься чистеньким? Шалишь поп, дорога эта вымощена костями и залита кровью вот таких вот Анфис. Вспомни отцов и матерей церкви, остановивших орды нечисти: Иоанна Демонобойца, Татиану Святую, Яна Пламенного. На образах они в белых плащах, лики возвышенные, святость и благородство волной. История каждого тебе известна лучше меня. В конце земного пути меч об колено и в дальний скит грехи замаливать смертные. Потому как груз великий на душе и руки по локоть в крови. Думаешь им было легко? Вот сопли и подбери.
Иона обмяк. За спиной зашумело, монах вскинулся, взлетел по ступеням и поддержал вышедшую Лукерью. На почерневшем бабьем лице залегли синие тени, глаза блестели нездоровым огнем, взгляд блуждал, словно не в силах остановиться, вокруг губ залегла сетка мелких морщин. Лукерья сорвала платок. Иона ахнул. В густые лукерьиных волосах пробилась молочно-белая седина.
11
Вечером третьего дня собрались измотанные, обессиленные, молчаливые. Некрепкий, прерывистый, наполненный кошмарами сон налил головы болью, а тела кипящим свинцом. Каждое движение отдавалось ноющей болью. На Лукерью было страшно смотреть, она еще больше почернела, осунулась, исхудала, превратившись в старуху. Иона, видать, вообще глаз не сомкнул, Рух как оставил его молящимся перед образами, так и нашел.
Бучила обошел церковь и собрал военный совет. Упырь, полубезумная баба и пошатнувшийся в вере монах. Христово войско каких поискать. Рух многозначительно помолчал и сказал: