— Война будет, — графиня разом отбросила шутливый тон. — Тайны умеешь хранить?
— Могила.
— На прошлой неделе в Сенате едва до драки не дошло. Ожидают вторжение Москвы ближе к зиме.
— Который раз уже ожидают, десятый? А все никак не срослось.
— Иван копит силы, на границе каждый день стычки, города наводнены агентами. В прошлом месяце в Торжке раскрыта шпионская сеть. Сплошь каторжники-душегубы. При подходе московского войска, должны были вырезать стражу и открыть ворота. Ничего, полезут, кровью умоются. Ха, Ганза живо их не место поставит. Наши послы в Любеке переговоры ведут. Если сунутся, со всей христианской Европой будут дело иметь.
— А христианская Европа знает, что Новгород потакает ведьмам и колдунам? — усмехнулся Рух. — Иван может и безумен, а в вере тверд, тут одно другому не мешает, а про Новгород бабушка надвое наплела. Между прочим папа Иннокентий запретил войны между христианами под угрозой анафемы.
— Когда это было? — вспыхнула графиня. — Тот указ плесенью покрылся или крысы сожрали давно. Франция с Англией воюют? Воюют. Ну пожурит папа, пальцем погрозит, на том все и кончится.
— Англичане еретики.
— А для папы и православные еретики, разве нет?
— Может быть, — пожал плечами Рух и прислушался. Из залитого мраком коридора сквозняк принес едва слышимый зов.
— …упа.
— …па.
— …а.
Какое все-таки здесь противное эхо. В забавах с графиней Рух потерял счет времени. Интересно, день сейчас или ночь?
— …упа!
— Слышишь? — вздернула тонкую бровь Лаваль.
— Слышу, — кивнул Рух. — По мою душу пришли.
— Кто?
— Вот щас гляну, и упаси его Бог, если дело не важное, — Бучила сполз с ложа и принялся искать балахон среди пустых бутылок и разбросанного дамского белья.
— Не ходи, — графиня звонко шлепнула себя по заднице.
— Я быстро, — Рух сглотнул, стараясь не смотреть на аппетитно задрожавшие ягодицы, набросил балахон и пошлепал по коридору. Капала вода и пищали летучие мыши. Запах вековой пыли соседствовал с ароматами плесени и сырых волчьих шкур. Под ногами то и дело путался всяческий храм. Рух дважды за последние тридцать лет порывался прибраться, но быстренько угасал. Может Бернадетту заставить? Хоть и колдунья, но ведь баба, все признаки на лицо, сам проверял. Зов, эхом расходящийся по подземелью, обретал силу и жизнь.
Искрошенные каменные ступени оборвались белым, увитым узловатыми корнями пятном. Ага, значит все-таки день. Бучила остановился на границе света и тьмы, ожидая пока пообвыкнут глаза.
— Заступа-батюшка! — сбоку выплыла тощая тень.
— Ты что ль, Анисим? — Рух узнал одного из старейшин Нелюдова.