— Больно будет? — спросила она.
— Не почувствуешь, милая. Будешь как спящая царевна.
Она уже лежала на операционном столе. Голова хирурга оказалась между ее приподнятых, обутых в бахилы ступней. Резиновая перчатка осторожно ощупывала живот. Словно гладила невидимый, перезрелый плод: нежно по головке, за ушками, щекотала подбородок, делала смешную «козу». Губы хирурга сложились в трубочку, будто он ласково сюсюкал: «Ах ты мой масенький и холесенький!»
Зеркало, как турецкий ятаган, мощно погрузилось в лоно. Стальные расширители пружинно раздвинули мягкую беззащитную плоть. Хирург заглядывает в лоно, поворачивает зеркало. Остроносый в очках визитер нервничает, двигает зобом, словно пеликан.
В руках у хирурга — инструмент, напоминающий черпак, каким черпают мороженое, выкладывая в вазочки шарики пломбира. Ложка на длинной рукояти погружается в женскую утробу. Рука хирурга осторожна, нежна. Что-то мягко нащупывает, к чему-то прилаживается. Вдруг напрягается, с чем-то борется. Дергает, словно выдирает гвоздь. Движется назад, вытягивая ложку из женщины.
Кажется, что в ложке лежит огромная сочная клубничина, липкая, красная, мокрая. Когда хирург выносит ее под ослепительную люстру, видно, что это крохотный человек с выпуклой лобастой головкой, курносый, с закрытыми веками, темными дырочками ноздрей. Скрестил на груди ручки, поджал короткие ножки, весь прозрачный, дрожащий, трепещущий, словно глазированное изделие стеклодува, оторванное от длинной трубки, сквозь которую наполняло его творящее, созидающее дыхание.
Хирург приподнимает добычу, протягивает ее на показ остроносому визитеру, который отвинчивает крышку цилиндра, подставляет хирургу. Тот стряхивает туда эмбрион, как стряхивают в банку пойманного сачком тритона. Остроносый заглядывает внутрь, словно смотрит, как плещет в глубине сосуда живое существо. Завинчивает крышку и, что-то бормоча, уносит цилиндр из комнаты.
Женщина лежит на одре, подурневшая, поблекшая. Из нее толчками хлещет кровь — на пол, на инструменты, на хирурга, на медсестру, на Третьяковскую галерею, на Ивана Великого, на Москву, на Волгу, на Куликово поле, на Полярную звезду, на дорогу в Рай, по которой чинно и благостно ступают непорочные праведники.
Женщина, которую оперировали, выращивала в себе шестимесячный плод. А потом продала его израильской фирме для нужд медицины, на фарш из стволовых клеток. Гормональные препараты из русских младенцев идут на лечение самых избранных, незаменимых для человечества персон в Америке, Европе, Израиле. Продлевают их век, возвращают здоровье и молодость, исцеляют от недугов и немощей.