— Согласен, — твердо ответил Змеев.
— Вот деньги, — Сарафанов указал на кейс. — Купишь у бандитов гранатомет. Можешь РПГ. Или «Муху». Сам разработаешь план атаки. Верю, ты справишься.
— Справлюсь, — ответил Змеев. Он был тверд и ясен. Создан из легированных сплавов. Из тех же, из которых была отлита скульптура Мухиной — сияющий монумент великой Империи.
Следующий удар был направлен на отвратительного фигляра, мерзкого клоуна, глумливого шута, находящегося в центре непрерывного, десятилетие длящегося скандала. Известный политик и блестящий актер Верейко использовал чувства униженных русских, распалял фантазии патриотов галлюциногенными бредами, профанировал «русскую идею», неутомимо, как канатоходец, балансировал между полюсами общественных настроений. Заполнял телеэкраны своими яркими выходками, грассирующей речью, вульгарными ужимками. Превращал в труху и пепел робкие усилия русских выбрать себе вождя, сплотиться вокруг «национальной идеи», сформулировать «русскую доктрину». Верейко, мастер театральных представлений, собирал на свои политические представления бесчисленных журналистов и телерепортеров, создавал информационные поводы, «кормил» своими непристойностями прессу. Оставался самой яркой звездой на политическом небе, откуда то и дело срывались и гасли недолговечные светила партий и общественные кумиры-однодневки.
На этот раз Верейко замышлял балаганное действо на подмосковной свалке отходов с участием ютящихся там бомжей. Действо было приурочено к пятнадцатилетнему юбилею его политической деятельности. Широко рекламировалось. Значилось в пригласительных картах как «Трэш-парад», на который приглашались журналисты, политики, члены дипкорпуса. На этот «Трэш-парад» Сарафанов нацелил атамана Вукова, поручив ему сорвать глумливый спектакль. План операции Сарафанову был неизвестен, целиком принадлежал атаману. Сам же Сарафанов раздобыл пригласительную карту, на которой золотом и яркими красками был изображен веселый бомж среди свалки, в обносках, босой, с приклеенной к подбородку мочалкой, похожий на Льва Толстого, с надписью: «Не могу молчать!» Сарафанов во всем положился на Вукова и стал ждать урочного часа.
Эти слова Вукова Сарафанов услышал в перламутровой ракушке своего мобильного телефона.
— Алексей Сергеевич, пора… Верейко вышел из Госдумы…
«Мерседес» мчался по трассе, прочь от Москвы, среди предместий, коттеджных поселков, пустынных полей, серо-коричневых голых лесов. Чем дальше от города, тем меньше было респектабельных автомобилей, тем чаще «мерседес» обгонял однотипные мусоровозы, переполненные, тяжко жужжащие. Ревущими вереницами они стремились на «полигон». В кабинах за мутными окнами просматривались мутные лица. Молдаване, азербайджанцы, узбеки приехали в Москву на заработки из разоренных окраин разоренной империи. Были частью исторического мусора. Изможденные, работающие на износ, торопились совершить как можно больше ездок, гнали свои зловонные экипажи, считая часы, перевезенные тонны, заработанные деньги.