После этих слов императора в Готической библиотеке наступила тишина. Предложение было сделано, вино налито — и теперь его требовалось либо пить, либо не пить. Впрочем, Коба решил все для себя очень давно, еще со времени горячей дискуссии с товарищем Ульяновым, а у Столыпина выбор тоже был невелик. Предложение императора Михаила следовало либо принять, либо отвергнуть, но так как он только что выбрал продолжение службы, то выбора-то, собственно, и не было. Оставалось только взять кучку единомышленников и превратить их в правую политическую партию, ибо иного просто не дано.
8 марта 1908 года, Париж, Авеню дю Клонель Боннэ, дом 11-бис, квартира Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус.
Зинаида Гиппиус, литератор, философ и добровольная изгнанница.
Однажды кто-то из гостей, пришедших на одну из наших литературных «суббот», спросил меня, скучаю ли я по России. Казалось бы, обычный вопрос. Но этот молодой человек, будучи для нас лицом новым, явно не знал, что я не люблю разговоров на подобную тему. Не то чтобы мне нечего было ответить, но такого рода дискуссии неизменно будят внутри меня усмиренные, казалось бы, противоречия… Я, конечно же, изящно ушла от ответа, но уйти от собственных раздумий мне не удалось. И эти размышления, одолевшие меня уже после того, как тот молодой человек покинул наш дом, были довольно беспокойными, если не сказать мучительными… Ведь, несмотря на то, что прошло уже почти четыре года с момента нашего добровольного изгнания, я так и не нашла достаточных резонов смириться и принять — ни тяжесть любви к несчастной России, ни отречение от нее…» Да, вынуждена признать, что мы уехали из России навсегда, несмотря на то, что нас никто не гнал и за нами никто не гнался. Нас просто не замечали, как дворник, подметающий тротуар, не замечает ползающих по нему муравьев….
Все началось в роковом четвертом году. Известие о нападении Японии на Россию было воспринято нами как порыв свежего весеннего ветра, ворвавшегося в наглухо законопаченное до того окно. Мы все помнили, как изменилась самодовольная Россия Николая Палкина после поражения в Крымской войне от войск коалиции, и рассчитывали на то, что поражение, нанесенное царскому режиму японскими самураями, подвигнет Россию к новому историческому сдвигу. Вслух о таком говорить было, конечно, неприлично, но в уме все прекрасно понимали, что без поражения в войне не может быть поступательного развития. Прежде чем Россия превратится в Европу, об нее предстоит обломать немало палок.
Но потом все пошло совсем не так, как мы рассчитывали. Вместо поражения Россия потерпела в этой войне победу, а свежий ветер из приоткрывшегося окна обернулся для нас знойным дыханием огненной геенны. Да-да, именно так, я не оговорилась — Россия именно «потерпела» победу, потому что последствия той победы в злосчастной и скоротечной, как удар молнии, войне будут сказываться на ней еще десятилетия, если не столетия… Как я уже говорила, всегда поражение русского государства приводило к свободам и послаблениям, а победы отзывались долгими годами самой жестокой реакции. Но поначалу никто ничего не понимал. Нечего было понимать. Газеты ограничивались только подачей фактов, утаивая истинную суть, а живая человеческая мысль просачивалась с Дальнего Востока в Петербург крайне медленно, претерпевая по пути различные изменения. После победы России — причем победы блистательной и беспримерно воодушевляющей, — многие, впав в эйфорию, стали считать, что над Россией распростерлось Божье благословение…