– Чаще всего вижу себя и воду. Этот сон меня везде преследует.
Дана рассказывает, как она моется в душе. Откручивает кран и стоит под струей. Не следит за часами и минутами. Кран никто не закручивает – хоть неделю стой под душем. Потом она переносится в более ранние времена, когда было полно больших луж, которые называли озерами, она в детстве в них купалась. Слушаю про то, как Дана погружается в воду, и меня в дрожь бросает. Целиком?
– Целиком, Грита, целиком.
– И без?..
– Да, без нее.
Так мы между собой называем оболочку. Не произносим этого слова. Мне еще ничего, но Дана его очень не любит. Для Даны это – как быть вдвойне незрячей. Она пожила без оболочки и потому знает разницу. Я тоже могу себе представить, потому что с оболочкой живу только с пятого класса.
Впервые после терапии вспоминаю парня на стадионе.
– Он тогда был без оболочки!
– Кто был без оболочки?
Рассказываю.
– Вот оно как, – говорит Дана. – Все равно это не то.
Не сравнить с тем, как она девчонкой, раздевшись до трусиков, лила себе на голову воду из игрушечного ведерка, потом смешивала песок с водой и, хорошенько извалявшись в этой грязи, пальцем писала буквы на собственном выпачканном животе.
– Помещались первые буквы всех наших имен. Казимера, Мария, Тадас. – Голос Даны звучит как мелодия.
– И вы все часто к себе прикасались?
– И к себе, и к другим, – оживляется Дана. – Обнималась, тискались до упаду. Залезали друг на дружку и давили сыр.
У меня дыхание перехватывает. Стараюсь не расклеиться. Делаю вдох и представляю себе, как кручусь в ускорителе.
– Конечно, и тогда всякие встречались, не все были такие ласковые. Но даже самые непрошибаемые могли и по голове погладить, и за руку поздороваться, и по плечу похлопать. – Дана вздыхает. – Такие были времена. Трудно поверить.
– И никто не заражался?
– О чем ты?
– От контакта никто не заражался?
– Мы были живучие, как блохи. Как слизни. Земные люди. Часть природы. И умирали проще. И заболевали. Но точно не от этого.
Теперь самое время спросить.
– Дана, расскажите про поцелуи.
– А что про них рассказывать? Матери почти каждый день целовали детей, то в лицо, то в животик.
Стараюсь сосредоточиться.
– А другие?
– Кто другие? А-а-а, – тянет Дана. – Да-а-а. Другие тоже целовались.
Некоторое время смотрит на меня, потом, будто спохватившись, начинает качать головой, все качает и качает из стороны в сторону, как заведенная.
– Ну и влипла же ты, Грита.
– Не влипла. Только интересуюсь.
– Трудно вам, трудно. И как вы обходитесь?
– Мы прекрасно обходимся. В системе-то все осталось.
– Да-да. – Она кивает.