Перед воротами стояли машины, которые разгружали озябшие солдаты. Они несли мешки и кули, от которых пахло съедобно, и деревянные заколоченные ящики, в которых что-то металлически звенело. Раздавался стук молотка: заколачивали досками оконные проёмы. Солдаты, что званием постарше, стояли на крыльце и курили, подгоняя рядовых: они должны были управиться до того, как полностью стемнеет. Улицы уже почти проглотила ночь, светился один лишь снег. Такой холодный, неоновый свет, ловящий на себя блики автомобильных фар.
Я подошла ближе, запрокидывая голову, всматриваясь в суету на верхних этажах. Конечно, мамы там уже не было.
Первыми меня заметили рядовые, а потом уже те, что курили. Один из них, растерев окурок каблуком сапога, спустился с крыльца. Такая вот картина: в квартале Повешенных я стою напротив своего обесчещенного дома, и на меня наступает вражеский солдат, держа у груди автомат. Очередное потрясение, которое помогло мне вернуть голос.
— Ты что здесь делаешь? — Он говорил по-ирдамски, я понимала его с трудом. — Отвечай давай!
Из-за темноты я практически не видела его лица, а значит и он не видел моего, замаскированного синяками и кровоподтёками.
— Откуда притащился, малец? Ну?
Я не ответила, и он ткнул меня автоматом. Слабенько так, но я свалилась с ног.
— Проваливай, и чтобы я тебя здесь больше не видел! Чего вытаращился? Жить надоело?
Я всерьёз задумалась над его вопросом. Он не хотел меня убивать, но я могла снять шапку и не оставить ему выбора. Но тогда Ранди останется один, и его некому будет любить.
— Ох, вот ты где! — с неправдоподобной радостью воскликнула какая-то женщина за моей спиной. — Не жалеет меня совсем, сорванец. Постоянно убегает. Вот я тебе сейчас задам! — Меня вздёрнули чьи-то руки. — Ты прости его, солдатик. Такой непоседливый. Не уследила. Не трогай ребёночка.
Она грохнулась перед ним на колени. Каталась у него в ногах, причитая, а я ведь первый раз в жизни её видела. Да, такое тоже встречалось…
Солдат отпихнул её сапогом.
— Комендантский час скоро. Ещё раз увижу — пристрелю. — И пошёл обратно к своим.
Женщина схватила меня в охапку и потащила прочь от дома, от некогда самого безопасного места на земле.
— Что ж ты делаешь? Миленький мой, нельзя же так.
— Моя мама… — прошептала я.
— Ох, горе! Мама…
Как она сказала «мама», раздался вой, и я, извернувшись, заметила ещё двух, что шли, уцепившись за её юбку. Дети, им было года по три — не больше, они ещё ничего толком не понимали, но стоило им услышать «мама», они кинулись в рёв.
Тогда женщина сунула им в рот замёрзшего изюма, и они притихли.