— А кто это с тобой так? — поинтересовалась другая. — Солдаты?
Все охнули и поморщились, представляя, что солдаты ещё могли со мной сделать.
— Нет. Мама.
— Ох, мама…
А дети как услышали «мама», и все хором захныкали.
— Что ж нам с тобой делать? — шептались санитарки.
— Сбреем. Волосы, брови. Скажем, что выпали. Кто не поверит? Видели Софи? За день облысела.
— Нас убьют! Всех! Каждую повесят! За укрывательство. Сказали же…
— Ну, иди! Иди, говори! А с меня хватит!
— Ещё скажи, что дваждырождённые этого не заслужили! Оглянись! За ними пришли, а досталось всем. Из-за них ведь страдаем!
— Я-то не слепая, знаю из-за кого страдаем.
— Да ладно уж. Чего спешить? Все мы рано или поздно…
Дети угомонились, на их лицах опять застыло выражение тупой покорности. Я с ужасом думала о том, что мне придётся здесь остаться.
— Я не могу… — сказала я робко, оглядывая незнакомые женские лица. Молодые, но уже такие… старые. — Мне нужно идти… Там остался Ранди. Я не могу его бросить.
Я хотела бы объяснить им.
Он без меня погибнет. Каким бы сильным он ни был, пусть самым сильным на свете, он умрёт, если его не любить. Мои слова — его воздух. Я не шучу.
— Твой друг?
— Он мне не друг, — ответила я без колебаний. — Он мне… родной.
— Как?! Ещё один дваждырождённый?
— Нет. Он неприкасаемый.
А вот это я зря. Неприкасаемых и раньше не жаловали, теперь же люто ненавидели. Появись Ранди рядом с госпиталем, его остановил бы не пост охраны, а растерзали эти самые женщины.
— Хватит этих глупостей! — отмахнулась от меня Наседка. — Выйдешь на улицу, тебя убьют. А не убьют, сама погибнешь. Зима. Есть нечего.
Одна бы я ни за что не выжила, об этом речи и не шло. Но ведь если рядом будет Ранди…
— А здесь, гляди, кровать, вода, тепло, — смягчилась она, заметив блеск в моих глазах. — Одежда чистая. Кормить будут. Купать.
Тогда я ещё ничего не знала про кровь, поэтому прозвучало так сказочно. Словно постепенное возвращение к уже казалось бы безнадёжно утраченному.
— Ты чего её убалтываешь? Пусть уходит! Ну? Давай топай отсюда!
Эту женщину, как потом выяснилось, называли Чумой, потому что всех местных детей ей (болезнью, конечно) пугали. Сбежишь — чума. Руки не помоешь — чума. Будешь избегать «процедур» — чума… И всё в том же духе. Самые маленькие, привыкшие облекать всё неведомое в зримый образ, сочли, что речь идёт о самой неласковой женщине госпиталя. Так и повелось.
— Иди, и не возвращайся, когда узнаешь, что его пристрелили. Сегодня «чёрные» дома обыскивали, искали подпольщиков. Всех мужчин перебили. И этого… твоего тоже прикончили.