— И какова моя цена?
— Выпечка его матери, розы его любвеобильной сестры и дружба его племянницы. — Я проложила куклу на запылённую прикроватную тумбу. Похоже, с некоторых пор служанки сюда заходили крайне редко, и дело тут не в их лени или нехватке времени. — Мир, дом, вкусная еда, детство…
— И ты передумала? — мрачно спросил Ранди, словно боясь, что показушная забота коменданта могла сбить меня с толку.
— Похоже, что я жажду его благосклонности? Любви? — Я глядела на запертую дверь с полуулыбкой. — Думаешь, мне нужен он, его мать или сестра? Мне плевать на них. Мне никто не нужен. Мне уже никто не нужен, кроме тебя.
Ранди повторил мои слова, как молитву, нависая надо мной.
— Пока мы вместе, мы бессмертны.
И в связи с последними событиями, это звучит более чем правдоподобно. Я выжила. Снова.
— Ты не умрёшь, Пэм, потому что я никогда не допущу этого, — прошептал он, наклоняясь так, что мы соприкоснулись лбами. — Я не умру, потому что не посмею бросить тебя. Иногда я думаю над тем, почему…
— …мы, созданные друг для друга, так непохожи?
— Почему я — «неприкасаемый», а ты — «дваждырождённая»?
— Почему мы родились от разных родителей?
— Меня не понимала родная мать, тогда как ты, казалось, ещё до рождения…
— …мы должны быть хотя бы родственниками…
— …братом и сестрой…
— …близнецами…
— …одним целым. И иногда, глядя на тебя, мне безумно хочется… — Ранди положил голову мне на плечо, и я к собственному ужасу поняла, что на этот раз не могу закончить его мысль. Казалось, я знала его от и до, но теперь не имела не малейшего понятия, чего он хочет. О чём ещё он может мечтать? — Но я этого никогда не сделаю… Я понимаю, что это неправильно.
Неправильно? Неужели для нас — малолетних убийц, мусора под ногами худших из людей — «чёрных» — ещё может что-то значить это слово? Пред чем мы отступаем? Что для нас навсегда останется под запретом?
— Скажи, Ранди. Скажи.
Он резко отстранился, распахнув глаза. Ещё секунду назад Ранди казался измученным и слабым. Одна единственная мысль изводила его, утяжеляла дыхание, сбивала ритм сердца. Что-то похожее на злость, но совершенно ей противоположное.
— Я… не могу думать об этом, — пробормотал он, сползая с кровати. — Смотря на тебя, лежащую здесь, я вспоминаю этого надменного, заносчивого ублюдка. Этого грёбаного предателя. Мне нужно знать, что он делал тут. С тобой, в частности.
— Ничего. Он даже не поздоровался.
— Мне этого недостаточно.
Мы испытывали терпение друг друга упрямым молчанием и пристальным взглядом. Мы опять закрылись друг от друга. А потом в дверь робко постучали, и женский голос оповестил меня о том, что ванна, обещанная мне комендантом, готова.