— Как это не отдали! — возразил старик, — что это вы себе позволяете! А куда, тогда скажите, я себя в свое время отдал? Какой такой еще стране! Если всю свою сознательную жизнь здесь прожил! За границу выезжал только один раз! По путевке. За свои кровно заработанные. Чего это вы, Николай Федорович, обидные для меня слова говорите. А сами-то! Сколько через вас народа прошло? Забыли? Да если бы не вы, народ уже давно с ума сошел! Отработали на своем боевом посту, отсидели смиренно на деревянном табурете. Сколько чернил исписали? Карточек завели — сколько?
— Карточек? — переспросил Николай Федорович.
— Да! Карточек пациентов — сколько?
— Ну так сразу и не скажешь, считать нужно. Наверно, много должно получиться карточек. Шифаньер у нас стоял до самого до потолка, — шкаф, стало быть. А потолок метра три, вот и посчитайте, сколько туда карточек влезет. Народ он только с виду здоров. Идешь по улице — красиво кругом. Люди на встречу, и никому в голову не придет, что где-то по углам сидят хворые, да больные. Прежде, если знаете, был секретный указ. Чтобы картину в стране не портить, вывезти всех больных в особые места — подальше от любопытного глаза. К нам приходили товарищи ответственные. И кто особенно нуждался, всех до одного вывезли.
— Убогих? — спросил старик.
— Всяких, — уклончиво ответил Тюленин и отвел глаза в сторону.
— Чего темнишь? Будто не знаю! Еще как знаю — сам на пароходе ездил.
— Куда?
— Куда надо, туда и ездил. Сказал же — на пароходе!
— Теперь можно, — сказал Тюленин, — прежде было запрещено, а теперь можно. Померли они все. Ничего не знаем, — скажут ответственные товарищи. Чего он несет? Только никому теперь не нужно. Скажут — клевещет.
— Кто скажет?
— Мир, конечно, изменился, — продолжил дискуссию Николай Федорович, — поколение новое подросло. Кое-кто умер — сами сказывали. Однако, если подойти с научной точки зрения, ничего не изменилось. Кто скажет? Всегда найдется человек, чтобы сказать. К нему придут и пальцем укажут — говори! И он скажет. Еще как скажет! И от себя добавит, чего и вовсе не было. Здесь, если хотите, скрыт какой-то тайный механизм. И время над этим механизмом не властно. Новое поколение, а слова прежние. Вопрос — как подобное может быть? Их же никто не учил!
— Вы, Николай Федорович, диссидент.
— Я? — испугался Тюленин, — какой же я диссидент? Пенсионер я. Склад ума у меня творческий — любопытный буду по природе. В роду у меня диссидентов не было. И литераторов не было, откуда диссиденту взяться? Политикой не интересовался и репрессированных — бог миловал.