, весь срок готов, не согнувшись и не кланяясь, выдюжить?
Соответственным и отношение к Дельфину было. С одной стороны, ясно — арестант не первого сорта. С другой стороны, явного вреда не приносит, в подлостях не замечен. Порою ему и важные вещи доверяли вроде курков с запретами, порою и при серьёзных разговорах разрешали присутствовать. Немногословным Дельфин был, даже доброжелательным и вежливым, но ровно настолько, насколько таким зона позволяла быть.
Вот и в это утро он в проходняке, где Никита Тюрин обитал, появился, веником под шконарями[82] зашуршал, приговаривал по обыкновению:
— Здоровенько всем… Побеспокою чуток… Я тут коцы[83] подвигаю… Я тут недолго…
Тихо приговаривал, чуть ли не ласково.
По знакомому, сотни раз виденному и слышанному сценарию всё происходило. Так бы и должно было закончиться, да замаячило над увенчанной арестантской феской головой Дельфина что-то светлое зыбкое, на чём буквы тёмные и чёткие выскочили. А из букв слова:
— Свиньи… Быдло немытое… Где жрут, — там и гадят… Опять бычков немеряно набросали… И воняют, хотя после каждой промки в баню ходят… Шампунем поливаются… Мочалками трутся… Ни хрена не помогает… Воняют… Потому что по жизни свиньи, потому что быдло… Что на воле, что в зоне, всё одно — свиньи… Если день не убирать, бычки здесь ковёр составят, который шаг пружинить будет…
И другие слова россыпью. Из тех, что в зоне, конечно, произносят, но произносят с оглядкой и большой ответственностью, потому как за них очень строгий ответ всякий раз держать полагается.
По инерции, будто всё это шнырь в полный голос сказал, Никита дёрнулся:
— Ты чего, Дельфин? Нюх потерял? Крышняк сорвало?
Хотел сгоряча напомнить, что окурок рядом затушенный — выстраданное куцее арестантское право (мой здесь дом, что хочу, то и делаю), а не примета нечистоплотности. Да только Дельфин, не первый год сидящий, не мог об этом не знать.
Хотел ещё что-то добавить, ещё больше по делу, да осёкся. Сам себя и тормознул, ибо предъявить Дельфину было нечего, ведь в полный голос ничего тот не произнёс. И Дельфин, будто это понимал, потому и ответил уже твёрже, чуть растягивая слова, уже с отдалённым подобием вызова:
— Прибраться… Я же сказал, что недолго…
Что в придачу над головой шныря в этот момент высветило, Никита даже не захотел смотреть, отвернулся. Слишком резко отвернулся, отчего чугунная квашня в черепе в очередной раз колыхнулась и на глаза изнутри опять навалилась. Только прежде чем боль о себе снова напомнила, успел он заметить, что не так прост отрядный шнырь Дельфин, что всего от него ожидать можно, а потому и осторожней с ним надо. Ещё осторожней, чем прежде. И это, несмотря на уже накопленный Никитой арестантский опыт, главный смысл которого как раз и сводился к тому, что никому в зоне доверять нельзя.