– А ты што же не остался с ним? Свои, чай, – опустив глаза, спросил Сидор. Про кралю будто и не слышал.
– Приглашал он меня, да вить в городе улицы узкие. Разгулу нет. Мне большак милее! Муштра да козырянья мне печенку проели, хоть штопай! Сделал, говорю, вам, господа офицеры, уважение? Сделал. А теперь, говорю, пустите птицу на волю – крылья поразмять... Видишь, какой трофей везу? Пригодится! А изобидит кто – зови меня!
– И не отобрали? – с восхищением спросил Сидор.
– У кого? У меня? А Тимофей Сидорыч зачем у власти стоит? Он мне разрешил. Я свою власть в селе ставить буду!
Сидор молча покачал головой.
– Были свояки, а теперь – родичи! – захихикал Карась и сунул Сидору пухлую потную ладонь.
Карась взобрался опять на телегу и лихо потряс кулаком в воздухе:
– Петруха! Дай самую веселую! Гони, Прокопыч!
Повозки тронулись.
Сидор перекрестился, сел поудобнее.
– Слыхал, Юшка? Так што рано тебе из батраков уходить. Побаловали вас, и хватит! А то дармоедов разведется много.
Юшка молча принялся стегать лошадь и сердито дергать вожжами.
– Ты што это, анчутка, разошелся? Как свою лупишь!
– Сам поспехать велел. Простояли сколько.
– Не бей, тебе говорю! Теперь спешить некуда.
– Тпрр! – Юшка неожиданно резво соскочил с повозки. – На тебя угодить – легче уходить! Погоняй сам! Мать твою бог любил! – И быстро зашагал по дороге назад.
Сидор задохнулся от ярости.
– Ну, па-гади! Кобель обтерханный! В ногах валяться будешь – век обиду не прощу! Тимошка узнает – шкуру с тебя спустит! – И изо всей силы хлестанул Воронка по боку.
2
Перед глазами – высоко под потолком – светлое пятно, искрещенное железными прутьями.
Вечер или ночь? Время словно остановилось. Ожидание, одно ожидание заполняет мозг. Ожидание – чего? Смерти? Нет, освобождения!
Чичканов смотрит и смотрит на это светлое пятно под потолком, будто именно оно принесет радость свободы.
На мгновение в памяти всплывает противный хриплый голос конвоира: «Ленина вашего убили и вас всех прикончим. Вся Расея против вас пошла».
Чичканов отворачивается от светлого пятна к стене. Нет! Быть этого не может!
«А как у нас в Тамбове это могло случиться?» – спрашивает горький внутренний голос. Чувство какой-то еще не осознанной вины сдавливает сердце. Это чувство вселилось в него еще там, на балконе «Колизея», когда среди мятежников он увидел двух подпоручиков, которых отпустил под честное слово в день разоружения «ударников». А ведь тогда он многих отпустил на свободу. Зачем? Верил в их благородство? В их честность? Вот и расплата за ошибку...
Чичканов встал, зашагал по камере, тиская в кулаках обиду на самого себя за мягкотелость.