Авдотья не слушала, не могла бы даже слушать ехидных ликующих пророчеств, что с ней Васька тоже деликатничать не станет, коли дом разобьют:
— Кому ты, нищая, нужна? Гнилыми яблоками торговать или руку на паперти протягивать — только и жизни тебе.
Издевательства не задевали Авдотьи; сейчас они были ей нипочём, как ни горька неблагодарность — и всегда удивительна! Испуганные мысли дрябло колыхались, как груди рыхлой старухи на ходу, — и топтались на том же месте:
— Зеркало!
Всё её понятие о хорошем доме, удовлетворённая гордость, любование достигнутым величием были воплощены в этом светлом символе, отражавшем всё, что находилось в зале, продолжавшем вдаль жизнь её заведения…
— Разобьют! Придут фабричные — и кончено. Купец бьёт, так платит втридорога, а эти… Она готова была сулить им тысячу казней — и вдруг ярко вспомнила: рабочие верх взяли. Значит, даже в участок их не потащишь за буйство. Они могут безнаказанно ломать, колотить.
Авдотья стонала долго, надоедно.
— Смотрите-ка, девушки. Народу-то, народу. Черно! Знамёна красные. Должно, с Большой мануфактуры идут, — крикнула Паша.
Авдотья вскочила, подбежала к окошку раньше лёгкой Эмильки и ошалела: ничего! Река как река, день стал серым, облачным… — и, только услышав брань обманутых подруг, она поняла, что Паша подшутила. Авдотья пришла в ярость дикую, неистовую, слова застряли у ней в горле, и, мыча, она гонялась с кулаками за Пашей, заливавшейся раскатистым хохотом. Наконец, Авдотья остановилась, тяжело дыша, и выговорила: «Фабричная за. ба. стовщица!» Хуже она ничего не нашла.
— И забастуем, — вызывающе подхватила Амалия.
— Это теперь? Что я вам, игрушка далась?
— Забастуем, — повторила Паша, видя, что новая шутка сердит хозяйку.
— Люди бастуют, и мы… — насмешливо продолжала Амалия.
— Что вы, белены объелись? Бастовать? Так то рабочие. А вы кто?
— И мы работаем.
— Работаете? — Авдотья сделала выразительный жест.
— А то нет? Ты, что ли, за нас? Она же и нос воротит! Кто нас в трактир гонит? Для кого мы мужчин принимаем… один ушёл, сейчас другой… под праздник чуть не рота пройдёт? — возбуждённо срывались голоса разозлившихся оскорблённых девушек. Уже не Амалия с Пашей шутки шутили, весь дом насел на хозяйку. Даже Эмилька осмелела:
— Не хотим больше десяти в день!
— Ты одного-то поймай, гнилая!
Авдотья встрепенулась: с этими она живо справится, не впервой.
— Мы мучимся, а она мыла куска не даст. Всё купи.
— Кормит всякой дрянью.
— Ты тухлой рыбы не давай, не давай.
— Фрикасе прикажете подавать? Кому не по вкусу — дверь открыта; рассчитайтесь и пожалуйте.