– Деточка, – говорю, – он ведь вам в папы годится. Причем с перехлестом…
– Это не имеет значения! Вы не знаете, как он несчастен! Его никто не понимает! И вы его не понимаете!
– Милочка, – отвечаю, чувствуя себя Маргаритой Палной Хоботовой из известного кинофильма, – я его не понимаю только тогда, когда он про свои стохастические аппроксимации говорит, а так – чего там понимать, ласточка вы моя…
– Вы черствая! – кричит.
Нет, я могла бы сразу послать девочку к черту.
Нет, я потом перезвонила фигуранту и сказала речь, в которой часто звучали такие словосочетания, как «старый козел», и «как не стыдно».
Нет, я все понимаю.
Но милые, родные, любимые девочки…
Если ему полтинник и он – «одинокий волк», то это знаете почему?
Это потому, что он всех сожрал!
И нет другого объяснения.
Хоть вы по швам разойдитесь.
Если он до сих пор одинок и прекрасен, то это не потому, что он ждал вас.
А потому, что с ним невозможно жить.
Да нет, я не сержусь.
Я всех люблю.
Тридцать лет, как-никак…
Первая любовь, снег на проводах.
Девушка, кстати, успокоилась, узнав, что я старше нее более чем в два раза.
Напрасно, кстати.
* * *
Соседская девочка – material girl.
Их почти не было в мое время.
Тот самый идеологический паровоз, чья конечная остановка – «Коммуна», неудержимо носился по самой причудливой траектории, и «материальные девочки» моей юности не успевали как следует обустроиться на остывающих рельсах. Обратный состав сносил их трогательные «практичные» куличики и мчался в то, что на данный момент считалось передом.
Девочкам, конечно, хотелось быть «не хуже других».
Вообще это вот «не хуже других» – вещь мощная, непобедимая и где-то даже почтенная. Отсутствие пещеры «не хуже, чем у людей» и шкуры мамонта «как у соседей» понижало шансы сохранить и вырастить потомство в эпоху больших холодов и саблезубых свистобрюхов.
В наши обнищавшие времена для того, чтоб быть «не хуже всех», приходится не только сражаться за достойную пещеру и тучного мамонта, но даже читать Коэльо, обозревать Гауди и (о ужас!) посещать фильмы одиозных кинорежиссеров (три часа подряд на экране ночь, идет дождь и неопрятный мужчина грустно писает в подворотне). Согласитесь, инстинкт – пусть и редуцированный – штука мощная. На кривой козе не объедешь.
Именно поэтому в мое время инстинкт давили паровозом.
И «материальные девочки» сидели тихо, пряча под партой польский розовый ластик с запахом клубники и опасаясь обвинений в «мещанстве».
Потом узкоколейка Павки Корчагина подзаросла лебедой, а паровоз не сумел форсировать обманчиво-мелкую речку с названием Лета и канул в нее, как и большая часть бывшего прежде.