Но чуда не случилось, милиционер ловил вора в другом месте, а до Голгофы оставалось уже пара шагов.
Оставался еще маленький шанс отключения энергетической системы страны или хотя бы части Васильевского острова. Но он был настолько мал, что неумолимая теория вероятности победила. Мольбы страждущих остались безответными.
Повернувшись, я понял, что все изменилось. Все не просто немного изменилось, а кардинальным образом изменилось. Мы переместились в другое полушарие, с другими законами, формой пространства и системой координат.
Вся штука в том, что, когда ты в зале, – кажется, что до микрофона, например, метров пять. Сделай пару шагов, и ты уже там, рядом.
Но это все обман. От микрофона до слушателя расстояние метрами не измеряется. Оно зависит от калибра. От калибра того, кто рискнул. А он у каждого свой. У Гавроша от микрофона до любого зрителя сантиметров пятьдесят, не больше. А есть и такие, до кого как до Луны, хотя вот он тут – протяни руку и ты его за лацкан схватишь.
Я понял, что от меня до «слушателей» – километров 500. Откуда-то с Марса донесся голос Гавроша: «Миллион роз давайте». Послышались какие-то свисты, хлопки и крики.
Живот скрутило так, будто чья-то невидимая лапа вцепилась и крутит, невзирая на боль и стоны страдальца.
Откуда-то из-под земли зазвучали первые удары Раймонда по клавишам.
«Рожденный ползать, летать не может», – память как обычно выдала подходящую цитату из прошлого. Вот кого имел в виду хмурый усач в шляпе. А нам говорили, что это связано с верхами и низами. Ну да, я же не умею брать верхи. Правда, низы тоже… Я сделал усилие и выдавил из себя первый звук:
«Жил-был художник один…»
Чайка тоже не упала в грязь лицом, старательно пытаясь взять нужную ноту. Процесс извлечения звуков постепенно увлек меня и полностью поглотил.
В какой-то момент стало все равно, кто и что думает, как это выглядит со стороны и зачем я это делаю.
Кураж есть кураж, если он овладел тобой, то ты на коне, а какое имеет значение, что будет потом. Почему-то промелькнуло уважение ко всем панкам мира. Панки – это всего лишь люди, мечтающие петь, но не умеющие делать этого, а потому возводящие это неумение на пьедестал, что само по себе достойно хотя бы уважения.
Мы стояли по-взрослому, держась за микрофон, а впереди были только наши «благодарные» зрители и финский залив.
Сквозь туман я видел, что пробежали какие-то люди в белых рубашках, один махал руками и хотел зачем-то отнять стойку микрофона. Чайка на мгновение отвлеклась, кинув в него стоявшую рядом вазу. Человек пропал, сорвавшись в пропасть за ближним столом, а мы уже переходили ко второму куплету.