— Да, — соглашается она на моё предложение, и я беру её за руку, приобняв за талию.
Не люблю танцевать, особенно там, где есть чужие люди. Но сейчас мне так насрать на окружающих — почему-то я чувствую себя счастливее, чем когда-либо в жизни.
...All I ever wanted
All I ever needed
Is here in my arms…
— Кев, — говорит она, заглянув мне в глаза, — какой сегодня день?
— Ну очевидно, что день выпускного, — усмехаюсь я, картинно окинув взглядом окружающую обстановку.
— Ты уверен?
Я хмурюсь и пытаюсь снова соединить сбившиеся мысли в одно целое. На стене за спиной Руфи чудесным образом оказывается отрывной календарь с идиотскими котятами. Красное окошечко, отмечающее число, застыло на отметке 17 мая.
— Чёрт, кто-то забыл про календарь. Показывает, что 17 мая…
— Сегодня 17 мая, — тихо говорит Руфь, плавно переступая с ноги на ногу.
— А что было 17 мая? — спрашиваю я и вдруг начинаю чувствовать, что проваливаюсь в бесконечную чёрную пустоту. Я смотрю в глаза Руфи, и в моей голове одно за другим начинают проноситься воспоминания. Как же я был зол на неё за то, что она не пришла на выпускной! С другой стороны, мне было уже похер, ведь я бухал целый месяц до его начала, и с трудом вспоминал, кем я являюсь, когда припёрся на вручение аттестатов с недельной щетиной и в грязном пиджаке. Почему меня никто не пытался остановить? Почему мама не читала мне нотаций о том, что я качусь на дно, ведь родители всё ещё жили в Чикаго в тот момент? Почему друзья не осуждали меня, пытаясь направить на путь истинный? Как моё окружение простило мне этот пиздец, закрыв на него глаза? И что случилось 17 мая, если несколько месяцев моей жизни буквально стёрлись из памяти, оставив за собой лишь пустоту и стремление к саморазрушению?
Я снова перевёл взгляд на Руфь и увидел, как в её глазах застыли слёзы.
— 17 мая я умерла, Кев.
Я чувствую разрывающую боль в груди и слабость в ногах. Осколки памяти наконец складываются в один паззл. Детали образов всех тех придуманных девушек, о которых я так старательно пиздел доку, сливаются в одну — Руфь, ту Руфь, которую я увидел в школьном коридоре, когда был ещё совсем пиздюком, и уже не смог разлюбить её. Ту Руфь, которая познакомила нас с Фэйт, которая курила косяк в окно, устроившись на подоконнике моей комнаты и рискуя спалиться перед родителями. Руфь, которая прижималась ко мне во сне, танцевала рядом со мной, плакала на моём плече. Которая бежала по весеннему Чикаго в расстёгнутом пальто и со смехом разгоняла стаи голубей, жмурясь от апрельского солнца. Это была та самая Руфь, которую прямо на моих глазах сбил ёбаный белый универсал с пьяным мудаком за рулём. Весь прошедший год мой изуродованный мозг старательно придумывал историю о том, что она изменила мне с каким-то взрослым мужиком, исчезнув из моей жизни как последняя сука, но правда в том, что у неё никогда не было никого ближе меня и дороже меня. И когда её брат приходил занести мои вещи из её дома, я не знаю, как я не умер прямо на месте. Видимо, подсознание старательно бережёт нас от таких вещей, и ему стоило бы быть благодарным. Как стоило бы быть благодарным моим друзьям, которые точно так же любили её и скучали, но целый год ломали комедию, что её и вовсе никогда не существовало, лишь бы не спровоцировать очередной приступ посттравматического расстройства у меня. И мои родители, которые присылали мне невероятную кучу бабла на психотерапию, и док, который так обстоятельно и осторожно вытягивал из меня эти воспоминания, пытаясь помочь мне пережить их…