Меня начинает трясти, тошнить, и голова кружится так, что на ногах устоять почти невозможно. Я тяжело и быстро дышу, прижимая Руфь к себе и совершенно не понимаю, что должен делать.
…Words are very unnecessary
They can only do harm…
— Ты ведь не настоящая, да? — дрожащим голосом пытаюсь выдавить я сквозь ком в горле.
— Такая, какой ты меня запомнил, — тихо отвечает она.
— Зачем я должен был вспоминать это? Зачем?! — я почти срываюсь на крик.
— Тебе станет легче, — её голос кажется таким ровным и тёплым, что мне на мгновение становится спокойнее. Но я всё равно ощущаю, как слёзы катятся у меня по щекам. Мне всю жизнь говорили, что проявлять эмоции — это не мужское занятие. Кажется, эти люди никогда не теряли тех, кто был им действительно дорог.
— Хорошо, что ты вспомнил, — продолжает она, — теперь ты знаешь, что должен меня отпустить.
— Но я не хочу… — собрав всю оставшуюся волю, я слабо улыбаюсь, — ты ведь обещала потанцевать со мной на выпускном.
— Я выполнила своё обещание, — отвечает она, крепче сжимая моё плечо в танце, — но ты должен пообещать, что отпустишь меня. Пора, Кевин.
— Обещаю, — с трудом выдавливаю я, сам едва веря своим словам.
...All I ever wanted
All I ever needed…
Я танцую с ней в последний раз. Чуть больше года назад я обнимал её, думал о будущем, о том, что сожрать на завтрак, идти ли учиться дальше, и как круто было бы собрать всех в пятницу, чтобы потусоваться вместе. Я не мог даже представить, что на год выпаду из жизни, опущусь на дно, погружусь в посттравматический синдром настолько, что не смогу доверять даже собственному мозгу. А ведь я всегда считал, что нет ничего сильнее человеческого сознания, а все эти рассказы о бреде, навязчивых идеях и депрессии — это выдумки слабаков. Я думал, что моей главной проблемой будет поиск новой говняной работы, а теперь я танцую со своим любимым человеком в чёрт знает откуда взявшемся в моей голове изуродованном мире с декорациями школьного выпускного. И я понимаю, что больше никогда не увижу её. Даже в своих бредовых фантазиях. Каждая нота песни на фоне приближает меня к этой секунде, и я ничего, блять, не могу сделать. Ни-че-го.
...In my arms…
Я осматриваюсь по сторонам и силюсь понять, где нахожусь. Рядом со мной какие-то люди, а на плечах — флисовый клетчатый плед подозрительно знакомой расцветки. Я приподнимаюсь на локте и сажусь на холодный грязный тротуар.
— Господи, Кевин, слава богу ты в порядке! — восклицает миссис Кей и обнимает меня, словно своего родного ребёнка.
Я сижу на тротуаре перед домом, в котором когда — то жила Руфь. Её мать хлопочет, прикладывая ватный тампон со спиртом к моему виску, который я, видимо, успел разбить, потеряв сознание. Мистер Кей сидит рядом на корточках, держа в руках коробку от обуви, служащую аптечкой в верхнем левом шкафчике над плитой в их отвратительно уютной кухне. Питер стоит неподалёку с телефоном в руках, видимо, так и не решившись набрать номер скорой, когда увидел меня, распластавшегося на тротуаре по никому не известной причине. Я дрожащей рукой достаю пачку сигарет из кармана и закуриваю, не обращая внимания на окружающих. Даже на миссис Кей, которая закашлялась от дыма, но не подала виду, что что-то не так, лишь перестала суетиться и отстранилась, глядя на меня с болезненной заботой, как смотрят обычно на того, кому очень хочешь помочь, но не представляешь, что делать. В наушнике, повисшем у меня на плече, заканчивает играть чёртова Enjoy The Silence.