Поэтому Соня врет.
— Врачиха в больнице подсказала. Прочитала историю болезни и посоветовала. Мне помогло, хотя я выбросила свои горести в Москву-реку.
Рита усмехается.
— Вот там, наверно, валяется таких записок…
— Ага! Уж там-то точно! Как не обмелела только!
— А все равно все в Москву едут. Уже сорок миллионов. За горестями?
Подумав, Соня отвечает:
— Чтобы узнать про них и избавиться, чтобы узнать себя, враг нужен подходящий. В Москве больше шансов встретить своего врага. Но море надежнее. Море ближе к вечности.
Бутылка полна, Рита забивает ее пробкой.
— Стопудово. Может быть, надо было сургучом?
Соня качает головой.
— Неважно. Не будем жертвами формальностей.
— Тогда все. Бросать?
— Да. Иди сама, — говорит Соня. — Я не буду подслушивать. Это не мое дело. Это дело только твое и моря. Подожду здесь. Помнишь, что нужно сказать морю?
Рита решительно сжимает бутылку и прыгает на первый камень. Она пробирается по камням как можно дальше в море. Ее окатывает пеной, одежда уже почти мокрая, но надо добраться до самого последнего камня.
Достигнув последнего камня, Рита останавливается.
Собравшись с духом, она кричит:
— Море! Ты было, когда меня не было, ты будешь, когда меня не будет. Ты видело много и увидишь еще! Забери мои горести и обиды! Преврати их в чистый белый песок! И пусть моя жизнь станет так же чиста, как твой песок! Спасибо тебе, море!
Рита размахивается и кидает бутылку.
Соня достает раковину, подаренную Джонни, и разглядывает ее. Вот шипастая раковина у нее в ладони. И что дальше? Если считать поездку с Джонни магическим танцем, то что из него следует? Что Джонни ради нее нырнет в бездну и достанет оттуда заранее приготовленный подарок, а потом его хитрость раскроется. Но подарок с шипами, значит, он опасен. Раковина — это дом, защита? Или это останки моллюска, пустое? Как прочесть этот символ?
Соня кладет раковину на песок, смотрит на нее в задумчивости и опять вспоминает.
Все уже было кончено. Вадик уже улетел в Прагу. С Алисой. Навсегда.
Соня сидела на табурете посреди комнаты, посреди своей пустой квартиры, где они были странно несчастно-счастливы с Вадиком, пила коньяк и смотрела на нож. В голове крутился образ. Она видела, как берет в руки нож, как пальцы сжимают его, как она отрезает…
— Надо отрезать, — произнесла она тогда, сама не зная, что она собирается отрезать. — Волосы? Пожалуй.
Нож так и остался лежать на столе.
Но с волосами она рассталась, сбрила все наголо. Стало легче. Словно каждый волос была нитью, связывающей ее с Вадиком, с прошлым. Лысая, она стала похожа на моллюска без раковины. Голове было свежо, и затылок стал таким беззащитным. Таким… Соне стало жалко затылок и не так жалко себя. Да. С волосами она сбрила с себя часть человеческих чувств, ненужных ей теперь. Теперь была нужна ясность и кристальность ума.