Дима, хохотнув, прервал Анины размышления. Сказал, что им нужно придумать правдоподобную историю и как-то объяснить своё поведение Артуро, если тот вдруг сюда заявится.
– Странная картинка, да? Сидим тут под кондиционером. Мёрзнем.
– Мы же из России, – улыбнулась Аня. – У Максима вот родственники в Иркутске. Скажем, что соскучились по холоду.
– Ещё и полкомнаты разворошили, – продолжал Дима. – И это Максу надо сказать спасибо, что не выломал карнизы.
– Тут нет карнизов, – отозвался Максим.
– Мда, не повезло. Ну тогда спасибо, что стол не разломал.
– Ещё не вечер.
– Понятно. Разломаешь, если понадобится.
– Точно.
Ожидание затягивалось. Кондиционер жужжал не переставая, но холод не приносил результатов. Хорошо хоть запах плесени постепенно развеялся.
Продрогнув, Аня подумывала сбегать в спальню – принести оттуда одеяло Исабель, но боялась невзначай помешать эксперименту. Не хотела подвести Максима. В конце концов, он ей с самого начала предлагал ждать в гостиной.
Дима тоже промёрз. Палантин был слишком короткий, чтобы сполна укрыть трёх человек. Обхватив колени, Дима рассказывал, как однажды вернётся в Трухильо, чтобы сводить Софию в ресторан. Как будет за ней ухаживать, а потом, если получится, останется тут с ней жить. Сопровождал всё это смешками, но Аня знала, что девушка из музея ему действительно понравилась. Кажется, Диме всегда нравились такие – маленькие, хрупкие, но уверенные в себе и непоколебимо отстаивающие свою правоту.
Затем Дима взялся шутить о ревности Максима к Артуро. Пытался как-то расшевелить его. Смеясь, повторял вопросы, с которыми Максим приставал к Ане, и надменно добавлял: «Не вспомните ль какой-нибудь вы грех, который милость Божья не простила?» – однако заметной реакции не добился. Максим молчал. Наверное, даже толком не слушал друга. Повернувшись к нему, Аня спросила:
– А знаешь, как Артуро тебя называет? – Сама же ответила: – Идальго.
– Чудесно, – вздохнул Максим, по-прежнему оглядывая комнату.
– А меня? – поинтересовался Дима.
– Тебя называет кабальеро, – Аня, не сдержавшись, рассмеялась. О том, что её Артуро изредка называл Дульсинеей, она умолчала.
Дима вспылил. «Кабальеро» в буквальном переводе означало всадника, и Диме тут почудилась насмешка над его хромотой. Ещё на днях он с увлечением слушал Артуро, конспектировал его отсылки к истории Перу, а теперь припомнил всё, что можно было в нём высмеять: от Стены рубежей до шаткого стула перед телевизором. Под конец придумал ему собственное прозвище. Донья Пепа. Дело в том, что о прежней полноте Артуро напоминала не только футболка пятьдесят восьмого размера – у него на кухне всюду стояли невскрытые упаковки печенья и конфет: «Чтобы не забывать, от чего я отказался». Артуро каждый месяц обновлял свою съедобную экспозицию. Там были и привычные «Орео», и местные «Касино» с шоколадом, хрустящие «Гласитас», но больше всего он закупал бордовых упаковок с жутковатым рисунком улыбчивой негритянки. Её волосы и грудь были призывно посыпаны цветными сахарными шариками, а над раскрытой ладонью красовалась надпись: «Донья Пепа».