Тридцать один год непрерывного снабжения! Диву даёшься, сколько длилась эта авантюра. А потом, в тысяча восемьсот пятнадцатом году, всё резко оборвалось. С тех пор наш плантатор не приобрёл ни единого мешка с зерном, ни единой чушки чугуна. О нём самом больше никто не слышал. Он исчез, как тогда исчезли горе-мастера, прежде активно пополнявшие приходную книгу нашего безымянного коллекционера, как исчезли и любые упоминания о Городе Солнца. Со временем что-нибудь наверняка выплыло бы наружу, но Перу через шесть лет рухнуло в революционном переполохе и тут было не до погибших в безвестности плантаторов.
Однако я не согласен с твоими намёками, Серхио. Ничто там не было ни исчислено, ни взвешено, ни разделено. Ты сам всегда повторял, что порой отсутствие явных доказательств существования легко принять за главное доказательство несуществования. У нас нет оснований полагать, что Город Солнца с его жителями, которых ты упорно называешь соляриями, продолжал свою историю после пятнадцатого года, но нет и возможности доказать обратное!
Уж прости мне мою дурь, но ничто не мешало соляриям преспокойно жить и плодиться ещё хоть целый век, если не больше. Почему бы вообще не допустить, что там, в Городе Солнца или на его руинах, до сих пор сохранилось некое, если позволишь, подобие жизни?!
Что же до великого жертвоприношения капак хуча и разговоров об Инкарри, возрождающем царство справедливости, то это блажь и фантазия. Разве можно так свободно интерпретировать несколько символов, к тому же едва различимых? А называть их подтверждением того, что уже в восьмом году Город Солнца стоял на грани гибели и потому обратился к древним индейским ритуалам… ей-богу, просто смешно. И я тебя умоляю, Серхио, не вздумай…
На этом третье письмо оборвалось. Оно было не таким содержательным, как четвёртое, отправленное Шустовым, однако именно фрагмент, посвящённый гибели Города Солнца, заинтересовал Максима больше всего. И не отсылками к возможным жертвоприношениям, а тем, что тут Дельгадо недвусмысленно выразил свою веру в реальность Города Солнца. В зашифрованных тетрадях отец описывал его взгляды иначе: «…позволило Гаспару вернуться к его излюбленной теории о химеричности Города Солнца». «Гаспар также настаивал на второй версии – на незначительности и преувеличенной на картинах развитости таинственного города». Наконец, в тетрадях указывалось, что задолго до своей предполагаемой смерти «Гаспар почти вышел из игры, которую сам же начал». А тут – ни намёка на его сомнения. Лишь надежда, что найденные документы прояснят