«В начале нужна мелодия фоном под мои аккорды, а потом я сама поведу, услышишь. Ок?» — всё также тихо продолжила она. Я снова кивнул. Тогда она взяла гитару, села на стул и, закинув ногу на ногу, сразу взяла первые аккорды, значительно медленнее, чем я привык слышать. Подчиняясь, я вступил с основной мелодией и услышал её высокий и очень чистый голос. Она пела по-английски:
Time, it needs time
To win back your love again
I will be there, I will be there
Love, only love
Can bring back your love someday
I will be there, I will be there…
[1] Я заиграл основную тему, но себя не слышал — только сильный, довольно низкий, с точными высокими нотами голос. Зал затих. Я очень любил, когда он затихал, переставал жевать и пить. Удивительно многослойный голос, будто неведомое живое существо, то уползал вниз, стлался ковром на полу, то собирался в геометрическую фигуру вроде конуса и точкой, своей вершиной, замирал высоко, чтобы снова упасть, растечься, снова подняться и объять нас всех. Я посмотрел на Шалву. Он подался вперед, впитывая в себя балладу, живя синтонно с ней. Перевёл глаза на поющую женщину, имени которой не знал, и удивился: она сидела в расслабленной позе, пальцы свободно перебирали струны; смотрела то вверх, то в зал, то на меня, жила отдельно от песни, естественно, будто не пела, а рассказывала историю. Сколько раз я видел подобное у профессионалов высокого полёта…
Песня закончилась. Зал загремел аплодисментами. Она встала, не поклонившись публике, подошла ближе ко мне, хотя мы были и так рядом. «Молодец, — проговорила спокойно, — тебя ведь Сашей зовут? А я Ольга. Погуляю в парке, дождусь тебя, но поспеши, — негоже заставлять даму торчать на улице».
Отвернулась, вскинула гитару на плечо и пошла между столиками, окутанная восхищёнными взглядами. Я сжал пальцы в кулаки, потом расслабил их, и заиграл мелодию только что спетой песни, провожая женщину в красном…
Только через полчаса, играя уже другую композицию, я вспомнил её слова. Она ждёт меня. Зачем? Я толком не разглядел её лица; в памяти осталось только красное пятно платья, тягучая музыка и голос, живший далеко от всего: от моего изумления, горящих глаз Шалвы, аплодисментов, восхищения… вообще от всего, что составляет жизнь артиста, пусть и невеликого, ресторанного пошиба. Однако мысль о том, что она ждёт — подействовала. Я совсем отвлекся от настоящей музыки, стал импровизировать на темы оперной попсы, знал, что Шалва укоризненно посмотрит на меня, вздохнет и… припишет это к длинному счету, который никогда мне не выставит. Напрягаться же не хотелось; я импровизировал на темы известных оперных арий и, вопреки привычке, думал — думал о ней, о том, кто она. Думал, невзирая на то, что мне скоро предстояло всё узнать.