— Опять близится мой день рождения.
— Как, опять?!
— Да. Никуда не денешься. Из тысячи девятисот восьмидесяти четырех вычти тысячу девятьсот тридцать три. И ничего не попишешь: пятьдесят один год.
— Но ты ведь можешь этот факт просто проигнорировать. Почему бы просто с ним не смириться?
— Ты на себя оборотись: хнычешь и ноешь, а тебе всего тридцать четыре!
— Я знаю, почему мне трудно с этим смириться. Я спрашиваю, почему ты не можешь с этим смириться.
— Потому что жизнь скоро кончится, вот почему. Я умру.
— Есть в адюльтере некая несправедливость по отношению к мужу: любовник заведомо не участвует в противной, набившей оскомину повседневности — он не нудит из-за недоваренных овощей или подгоревших тостов, не ворчит, если ты забыла что-то заказать, не давит на тебя, да и ты не давишь на него. Мне кажется, в адюльтере, как правило, всего этого нет. Сужу по своему скромному, крайне скромному опыту. Но такое у меня впечатление. Иначе адюльтер не казался бы отдушиной. Если ты не из тех, кто не прочь переходить от одного конфликта к другому.
— Да, в адюльтере повседневный быт отходит на задний план. Недуг Эммы Бовари[43]. Для женщины, охваченной первым порывом страсти, каждый любовник — Родольф. Он побуждает ее восклицать про себя: «У меня есть любовник! У меня любовник!» «Своего рода постоянный соблазн», как это называл Флобер.
— Учебное пособие — вот что для меня его книга.
— Что в ней нравится тебе больше всего?
— О, конечно, самый жестокий эпизод. Когда Эмма бежит к Родольфу за деньгами, умоляет одолжить ей три тысячи франков, иначе она погибнет, а он отвечает: «У меня таких денег нет, сударыня».
— Тебе стоило бы читать дочке вслух понемножку, на сон грядущий. В том, что касается мужчин, Флобер — хороший советчик юным девушкам.
— «У меня таких денег нет, сударыня». Восхитительно.
— Я не раз говорил моим студенткам: вовсе не требуется трое мужчин, чтобы пройти через то, через что прошла она. Обычно вполне хватает одного — сперва как Родольфа, потом Леона и, наконец, Шарля Бовари. Поначалу экстаз и страсть. Все услады грешной плоти. Вы — его раба. Сами себя не помните от счастья. После пылкой сцены в его chateau[44] причесываетесь его гребнем… и так далее. Вы сгораете от страсти с этим идеальным мужчиной — что бы он ни сделал, все изумительно. Спустя время ваш невероятный любовник постепенно превращается в любовника привычного, во многом удобного, — становится Леоном и в конце концов пентюхом. Наступает жестокая действительность.
— Что такое пентюх?
— Мужлан. Провинциал. Славный, не без привлекательности, но уж никак не рыцарь без страха и упрека. С изъянцем. Чуточку глуповат. Чуточку туповат. Однако все еще пылок, порой обаятелен, но, по правде говоря, в душе он не более чем конторщик. А потом, уже в браке, да и вне брака, — хотя брак всегда ускоряет ход событий, — тот, кто был Родольфом и стал Леоном, оборачивается господином Бовари. Он толстеет. Выковыривает пищу из зубов языком. Шумно хлебает суп. Он неуклюж, невежествен, неотесан, даже вид его спины вызывает раздражение. Поначалу это лишь коробит, но в конце концов бесит. Принц, спасший тебя от тоскливого прозябания, превратился в недотепу, и прозябаешь ты именно из-за него. Тоска, тоска, тоска. И в итоге — катастрофа. Рано или поздно, чем бы он ни занимался, он терпит на работе крах. Как бедняга Шарль с Ипполитом. К примеру, он берется удалить у больного мозоль на пальце ноги, а в результате — гангрена. И некогда идеал мужчины теперь — жалкий неудачник. Ты готова его убить. Действительность берет верх над мечтой.